Час спустя, дружинники, не садясь в седло, поспешно переместились вниз по течению, оставив на истоптанной пойме несколько шатров, да реющие на ветру стяги.

Между тем, в голубого шелка покое, у постели Великого князя, раненного татарской стрелой в грудь, вершил свои таинства лейб-медик Болеслав Збых, выученик швейцарского чудотворца Парацельса…

Но вот, пан Болеслав отер кисти розовых рук о расписной рушник, молчаливо протянутый одним из служек. Пригладив рассыпавшуюся шевелюру, лекарь обратил взор на загрустившего в углу пана Радзивилла. Всем было известно, что Виленский воевода личный друг короля и уж как не ему больше всех печалиться о недужном.

– Ну, как? – встрепенулся могучий воевода. – Что с государем?

– Я думаю, опасаться за жизнь короля более не стоит. Вскоре Александр оправится. Дня через два-три можно трогаться в Тракай.

– Господи, Иисусе Христе…, – зашептал по-русски молитву воевода. Закончив, встал во весь могучий рост, поклонился пану Болеславу и, неуклюже переваливаясь, на цыпочках покинул князя.

В другом, зеленом шатре настороженно ожидали Радзивилла. Оставаясь в неведении, подавляя стыд, старшины войска обсуждали персону возможного наследника престола – королевича Сигизмунда, полной противоположности своего сурового отца.

Если Александр, прежде всего литовец – неприхотливый, непреклонный воитель, то королевич Сигизмунд – чистейший поляк, весь пошел в родню матери. Что ему Вильно, что ему Тракайский озерный замок? Его стольный град Краков, его твердыня Вавель! Его святыня не Матерь Божия Аушрос, а Матка Боска Ченстаховска!?

Как-то будет литвинам при государе-поляке? Каково придется дворянам литовским – поперек польской шляхты? Ни для кого не секрет, что тогда центр государственной жизни переместится в Краков. Неужели родимый край – грай Миндовга и Гедемина обречен на захолустье? Не хотелось верить в такой поворот событий, а особо было жаль веры православной – порушат ее алчные паписты.

Стоило пану Радзивиллу раздвинуть тяжелый полог, несдержанный шепот мгновенно прервался. В глазах вельмож застыл немой вопрос: «Как?!»

– Великий князь будет жить! (Радзивилл намеренно поддел немногочисленных поляков) Не так-то просто свалить старого зубра!

Вздох облегчения и выклик вновь обретенных надежд пронесся по заполненному вельможами шатру:

– Слава Богу! Слава Иисусу Христу! Матерь Божья благодарим тебя!

Пять минут спустя из становища, словно камни из пращи вылетели гонцы. Радостная весть должна как можно быстрей оказаться у Ласского (Канцлера Великого княжества Литовского), а уж он то знает, как ей распорядиться.

В полдень следующего дня еще слабого Александра вынесли на воздух. На исхудавшем лице князя застыла мучительная гримаса. Рана еще нещадно саднила, несмотря на мазь и припарки, изобретенные Парацельсом. Когда походную кровать поставили на землю, свежий ветерок пронырливо проник в орлиный нос Александра. Князя слегка опьянила зимняя свежесть. Он пытался приподняться на лопатках, но тщетно. И тогда, слезящимися толи от отрады, толи он недуга глазами, он оглядел струящиеся в дымке окрестности.

За рекой гордо возвышались неприступные холмы, поросшие вековым ельником. Ледяная гладь реки, яркая зелень хвои, лазурь неба – какая благодать, как прекрасен мир! Боль потихоньку покинула плоть Великого князя. Он велел приподнять слабое тело. Слуги бережно подхватили старческую плоть, уложили на взбитые подушки. Князь зачарованно вглядывался в туманную даль, в глазах искрились слезы восхищения и радости.

Осторожной цепочкой приблизились воеводы, старший от лица войска приветствовал короля. Александр, взволнованно перебив излияния гетмана, вымолвил еще слабым голосом, указав сухим перстом на высокий заречный холм: