Сейчас, на твоих глазах, простой, темный, патриархальный люд громит станционный склад с зерном. Но истина явно не с ними, они заблудшее стадо или науськанные псы, и то, и те – слепые в своем невежестве. По сути, они вершат черное дело, и когда-нибудь поймут, что жестоко заблуждались. Его, Михаила, задача на сегодняшний день – наставить их на путь истинный, отрезвить их ум. Но одуревшую толпу в состоянии ажиотажа словами не пронять, не прошибить броню дремучего азарта и пещерной злобы разумной речью, да не к чему метать бисер перед очумевшими свиньями?! Значит, опять придется применить силу, опять кровь…? Оправдано ли будет такое вмешательство? Нужно ли оно вообще именно сейчас, в данный момент? Как сказать…? Но оно необходимо самому Михаилу. Нельзя стоять в стороне, выбор сделан!

И чувство окончательно принятого решения придало Облову силы. Он вздохнул полной грудью, почуял, как мышцы налились свинцом, как в душе укореняется твердость, ощутил напрочь исчезнувший страх перед бурлящей стихией толпы. Михаил явственно видел правоту выбранной позиции и впервые за много лет душа воспарилась, он возликовал, его жгло нетерпение, какое-то экстатическое неистовство вскипало в нем.

С ходу, дерзко врезался он в неуступчиво сбившиеся тела мужиков, сразу и не разобрать, кто здесь отъявленный злоумышленник, а кто безмозглый ротозей. Но в целом, они все заодно, безумие парализовало их неискушенные мозги, и уговорами тут не помочь. Грубо, тумаками расчищая себе дорогу, получая и сам здоровенные тычки в спину, он протиснулся в середину людского скопища. Продолжая настойчиво работать локтями, он, наконец, пробился к намеченной цели. Вот она – почти доверху нагруженная мешками подвода. Коренастый, по глаза заросший бородой матерый бугай-селянин, широко, по-хозяйски расставив толстые ноги в смазных сапогах, наставительно указывал двум парням, как лучше пристроить очередной чувал. И тут Облов услышал исполненную самоуверенности фразу:

– Ну и работнички, ядрена вошь, без хозяина ни шагу ступить, – и кулачина протянул раскоряченные пальцы к мешку…

Михаил, спешно подался вперед, решительно ухватил мужика за руку:

– А ну-ка постой дядя! Вели скидывать мешки! Кому говорят, скидай, сука!

Амбал незряче вылупился на Облова, и вдруг, захлебываясь от ненависти, гундося возопил:

– Ребята! Тута какой-то гад не велит мешки грузить! Он, что озверел падла?! Робя, уймите комиссара! Будя ему глотку драть! Не боимся теперича ихнего крику! Уймите его мужики по-хорошему. Не хочу сам руки марать о гниду голопузую! Чего ждете, … вашу мать?!

Длинный парень в чуйке было сунулся, но мигом получил короткий удар по кадыку, храбрец слепо схватился за горло и в корчах рухнул на землю. Облов отпрянул спиной к телеге, принял боксерскую стойку. Безликая, разъяренная свора мужичья, опьяненная своей безнаказанностью и круговой порукой, молча, медленно надвигалась на него. Облов выпрямился, заложил руку за борт пальто. Боковым взором усек, как гундосый битюг, выпростав из телеги увесистый шкворень, заносит его вверх.

– Стоять! Ни с места! – гаркнул Облов. – Стоять, кому сказал! – и выхватив револьвер из-за пояса, остервенело потряс им.

Толпа несколько смутилась, встала, выжидающе поглядывая то на Облова, то на дородного мужика с занесенной железякой. Тот, почуяв смятение корешей, визгливо закричал, срывая глотку:

– Ребята не бойся! Бей его мужики! Ишь гад пистолю достал, думает, нас на дурака взять?! Чего стоите мужики, чего засрали?!

Толпа опять набычилась. Отъявленный кулачина потрясал своим прутом. Михаил ощутил себя великаном. Ему уже было все равно. Он уже презирал сгрудившихся перед нам тупых мужиков, оставалось только поставить их на место. И потому, намеренно спокойно, даже не повернув головы в сторону оравшего кулака, слегка шевельнув кистью, выстрелил тому в отвисший живот. Шкворень выпал из рук громилы. Глаза его белесо округлились. Он тонко заскулил, схватился, словно беременная баба за пузо, обвел взором оторопевших мужиков и заключил плаксивым голосом: