Она удивленно взглянула на него. Гриша продолжал, боясь не успеть сказать ей задуманного, прежде чем она попросит его уйти.
– Я не знаю, чем закончится эта история… Но я бы очень хотел приходить к вам просто так – без цели и без расчета, чтобы просто поговорить о жизни. Я уверен, что вы можете мне многое рассказать. Я буду благодарным слушателем и, может… Я еще толком не разобрался в этом деле, мы вместе найдем способ заставить их сохранить на этой улице хотя бы дом Курагиных…
Его заявления, конечно, выглядели наивно. Он это понимал. И понимал, что, может, не совсем к месту заговорил о дружбе…
«И с чего бы ей именно мне довериться, когда она знает, что меня послали люди, считающие ее взбалмошной настырной старухой, с маразматическим трепетом держащейся за свое добро?.. Почему она должна сейчас поверить, что я искренне сопереживаю ей?..»
Гриша почувствовал себя ужасно глупо и снова покраснел.
Может быть, именно эта физиологическая особенность – покрываться пунцовыми пятнами каждый раз при ощущении неловкости – и подкупила женщину. Взгляд ее смягчился, и она, чуть заметно улыбнувшись, произнесла:
– Давно никто не удивлял меня так приятно, как вы, Григорий Серов! – она специально опустила отчество в обращении, чтобы показать, что расположена к нему.
Он улыбнулся, и краска отлила от его лица.
– Вы просите меня о дружбе, заведомо зная, что вам бы влетело за такое поведение, если бы начальство слышало вас сейчас? – тихо спросила она.
– И наверняка влетит! – весело ответил он. – Потому что докладывать все равно придется, а врать я не умею. У меня все на лице написано, как вы уже заметили, наверное… – пошутил над собой он.
Она только улыбнулась в ответ.
– Но я переживу гнев начальства! – уверенно добавил молодой человек.
– Это по-мужски! – одобрительно произнесла Софья Ильинична.
Григорий шел по улице Петербургской, спускаясь к Волге, и был несказанно доволен собой. Нет, молодой человек, конечно, прекрасно осознавал, к чему может привести этот его «мужской» поступок. Но поступка никакого пока еще и не было. И он успокаивал себя этим. Он думал о том, что слишком молод, чтобы бояться потерять работу. И главное – он все-таки смог добиться расположения хозяйки дома. Кто знает, может, в дружеских разговорах с Софьей Ильиничной решение проблемы придет само собой.
Размышляя, Гриша спустился на набережную и уселся за столиком первого кафе, которое попалось ему на пути. Он заказал кофе и, глядя в небо над Волгой, вспоминал подробности их знакомства, вспоминал обстановку дома, его сумрачность и вместе с тем необъяснимую уютность… и глаза женщины, в которых светилось столько ума и природной доброты…
Недалеко от открытого шатра кафе мужчина услышал музыку… Это был саксофон. Гриша перевел взгляд сначала в одну, потом в другую сторону и увидел музыканта, стоявшего спиной к Волге. Лицо его имело одутловатый и несколько пропитый вид. Седые волосы небрежно были собраны в низкий хвост и стянуты резинкой. Но костюм был опрятен и чист. Он улыбался Грише так весело, словно именно его ждал на пустой набережной, чтобы поиграть на своем саксофоне. Инструмент в его руках светился. Было видно, как мужчина бережет свою, возможно, единственную ценность в жизни. Играл он хорошо и уверенно, как-то легко и с удовольствием.
Гриша заулыбался ему в ответ. И, показалось, в целом городе сейчас же исчезли все, кроме этих двоих, несмотря на суету рабочего дня… Только молодой человек и саксофонист на фоне Волги – убегающей вдаль реки, над которой снова стягивались облака – предшественники дождевых туч…