Чингиз, горбясь, заглянул за угол и показал пальцами, что там ещё три двери. Неожиданно в конце коридорчика дверь приоткрылась, брови Чингиза взметнулись, кулак с «Макаровым» лёг в ладонь, большой палец опустил предохранитель, указательный – повёл спусковой крючок. Заказанное на убийство лицо Акулы, как рассеявшее марево преобразилось в широкоплечую фигуру Сибиряка: казалось, челюсть размером как бетонная плита царапала декоративные щиты на стенах; мощный подбородок, как бороной пропахивал пол; а горы мышц, как домкратом вот-вот начнут раздвигать периметр коридора.

Чингиз нервно выдохнул, чувствуя, как пот заструился по спине: едва своего не завалил.

Сибиряк – самодовольную ухмылку под маской никто не видел – кивнул, поднял большой палец левого кулака. Ствол револьвера очертил в воздухе знак бесконечности. Громила тихо открыл дверь с левой стороны и заглянул: по центру квадратной комнаты располагался огромный стол, стены увешаны интересными драматическими картинами в мощных резных дубовых рамах, в дальних углах – высокие вазы с густыми красивыми икебанами. Взгляд Сибиряка напоролся на грозное блестящее от полировки лицо то ли демона, то ли дьявола, на витых толстых рогах – диск часов с полуметровыми стрелками, могучий торс увит крепкими мышцами, из-под груди грузно качался маятник на конце с шишкой размером баскетбольного мяча. Где-то он такое видел. Сибиряк попробовал вспомнить это дежавю. Нет. Никак. Но он точно видел, ведь слова Чингиза плотно засели в памяти, что все эти шишки в богатых старинных домах означают тайные знания, поступающие через шишку в мозгу – эпифиз. Возможно, Сибиряк это и не запомнил, если бы Чингиз не добавил, что любое количество спиртного, даже тридцать грамм в день, напрочь отсекает от этих знаний и пониманий. Сам Сибиряк крайне редко употреблял винцо. Для него тягать в спортзале металл – почти весь смысл жизни. Но и это бы Сибиряк мог пропустить мимо ушей, так как понимал, что только последний глупец не разумеет степень разрушения алкоголем. Но когда Чингиз поведал, что также наносит вред и картофель и объяснил почему, Сибиряк намертво занёс эту информацию в архив своих знаний. Правда, он почти никогда не употреблял картошку, сахар, хлеб и всё, что содержало кофеин, и поэтому эта информация его особо не волновала, зато тоннами поглощал мясо и рыбу.

За всю свою жизнь Сибиряк не болел – ни разу. Он очень ревностно следил за своим здоровьем и телом, которое являлось храмом его души на этой земле. Сибиряк не знал, сколько ему лет и откуда он – никто не знал – и это его волновало. А ещё его очень заботило, откуда у него взялось сквозное затянувшееся отверстие над сердцем размером как мелкокалиберный снаряд. И ещё больше будоражило, когда, любуясь в зеркало своим мощным как у минотавра торсом, он иногда видел исходящее от него бледное еле уловимое – блистание.

– Что, чертила? – усмехнулся громила Сибиряк. – Типа боец без правил, но баба рога, бедолаге, наставила? А теперь хозяева морят? – Он взглянул на своих и качнул головой, показывая, что никого нет. Неожиданно по нервным окончаниям шеи в затылок произошёл прострел, в глазах помутнело; вся реальность исказилась, искривилась, в голове промчалась ускоренная запись полчищ идиотских злорадных смешков и ругательств каких-то карликов. Сибиряк несколько раз тряхнул головой, часто моргая, скинул наведённый морок. Тёмные кружки в глазах медленно отступили, растворились. Он озадаченно погладил пальцами подбородок и покосился вдумчивыми глазами на рогатую фигуру.

– Словно защита, – прошептал он.