Лазарь застыл недоверчивым, непонимающим взглядом на крохотных амбразурах похожих на приоткрытые жалюзи, где виднелась сеточка, прикрывающая динамик.

– Ближе-е-е, – прошептали оттуда.

Челюсть Лазаря начала медленно оттягиваться; холодный липкий пот покрыл всё тело разом; трепет незримой рукой сковал сердце, останавливал; боль пронзила грудь, пульсировала в набухших венах на висках и готова вырваться вместе с кровью наружу. Лазарь тяжело сглотнул, ему казалось, что горячие испарения страха от его тела слились с белёсыми расплывчатыми облаками на небе. Он приблизил рацию к глазам и прошептал:

– Что?..

– Ещё ближе-е-е… – очень тихо ответили.

Лазарь поднёс рацию к самому уху.

– М-х, М-ха… Ха!.. Ха!.. Ха!.. – услышал он в своей голове медленный издевательский смех, настолько грубый, что создал у Лазаря ассоциации с тяжеленными, неподъёмными гирями, насквозь пробивающими душу и выбивающими глаза невероятным давлением. Смех заполнил весь разум, всю черепную коробку, каждую клеточку слуха изнутри.

Треск из динамика рации подобно взрыву разорвал предсмертную тишину этого островка таинственной природы, по периметру обрамляющей высокий красивый дом: кипарисами, миртами, высокими бледно-зелёными гортензиями и кроваво-алыми розами.

– Ты что творишь, Лазар? – яростно прошипел Чингиз.

– Оно само, – испуганными глазами бегал Лазарь. – Отвечаю… оно само… Само. Оно само. – Его нижняя отпяленная губа в прорези маски неудержимо дрожала.

– Что с тобой? – спросил Чингиз.

– Ничего. Показалось… Я беру себя в руки. Уже всё нормально… Нормально. – Лазарь несколько раз глубоко вздохнул, на выдохе издавал лишь ему понятные звуки и действительно очень быстро успокоился. – Я в норме, Чингиз. – Но крепкие пальцы вкрутили ручку рации до отказа и зажали так, чтобы оттуда больше ничего не вырвалось, не вылетело, не разорвало изнутри, не показало жуткую неизвестность тьмы, которую на доли секунды узрели глаза и оставили страшным воспоминанием в голове до тех пор, пока бьётся сердце в этом теле.

От дома со стороны центральной двери донёсся слабый свист, еле уловимый, сразу перебитый порывом ветра в ушах.

– Расписной взломал дверь. Всё, мужи́, пошли.

Четыре фигуры, пригибаясь и укрываясь за стволами невысоких канадских елей и густыми кустами роз, подбежали к приоткрытой металлической двери и втиснулись в серую темноту. За ними вошли ещё двое. Перекушенная гидравлическим ключом дверная цепочка качнулась задетая плечом. Грозно щёлкнули затворные рамы пистолетов.

Ещё шестеро бандитов в шерстяных масках на головах рассредоточились вокруг дома. Невысокая невзрачная фигура в кожаной потёртой куртке гуськом подлезла к каменным ступеням, осмотрелась и проткнула ножом все колёса чёрного пыльного BMW, припаркованного впритык к фасаду в метре от двери.

– Сибиряк, первый этаж прошерсти. Мочи всех, не раздумывая. Валет, – шептал голос, – со мной наверх. Ствол наготове. Вали, не мешкая. Этот, паскуда ушлый, стрелять научен. И воевал, и ментом… успел опоганиться.

– Чингиз. – Валет приподнял на уровень глаз обрез. – Микроб не пролетит, отвечаю.

– Ага. Главное, чтобы пулька семь шестьдесят две незамеченная сквозь твой мозг в окно, как пташка не упорхнула.

– Это да, – задумчиво ответил Лазарь, ступил на лестницу; под персидской ковровой дорожкой скрипнули деревянные ступени. Полированный поручень пошатнулся от жёсткой хватки пальцев в кожаной перчатке.

– Желательно побыстрее Акулу завалить, – сказал Чингиз тихим голосом. – Свидетелей можно порезать, чтобы патроны не тратить. И тихо будет.

Под шуршание осторожных шагов обрезанные вороные стволы ружья прикоснулись к белой двери. Валет прижал ухо, слух старался уловить нежелательные движения. Он повернулся и качнул головой, тёмные глаза в оправе шерстяной маски с прорезью ждали сигнала.