А, может уже нашла тут кого, знаю я вас сучек. Только от мужа на шаг отойдёте, как тут же и кидаетесь под куст, расставив ноги. Гляди у меня, если что, убью сразу. Лучше детей в детдом сдам, а тебя живой не оставлю. Она же, видя его в таком состоянии, только опускала глаза и молча, уходила к зданию больницы. Буду просить доктора, выписать нас, побыстрее, – кидала она ему уже на пороге, и закрывала дверь, чтобы не слышать, очередных оскорблений. Придя в палату, она забирала Вовку у медсестёр с поста. С собой его никогда не брала, боясь ещё большей злобы, со стороны супруга. Она сажала обоих малышей в одну кроватку и долго, долго глядела на них, думая о дальнейшей жизни и глотая слёзы, не заслуженной обиды и боясь ответа, на ещё не спрошенный вопрос.

Вовка сразу чувствовал её настроение. Он гладил её по волосам, щекам и чётко, и ясно говорил: Не плачь мама, не плачь. Вовка побьёт всех, кто обижает тебя. И вытирал ей слёзы малюсенькими пальчиками, и целовал её мокрые щёки. А, она, уже не сумев сдержаться, плакала открыто, почти навзрыд. Слёзы лились из её глаз ручьями, застилали глаза, солили губы, мочили блузку, вот только облегчения не приносили. Господи! Миленький! Что же наделала я, дурёха? Зачем впустила Вовку я в своё сердце больше, чем положено? Что же делать теперь? Как быть? Как теперь оставить его здесь, ведь это равносильно тому, что оставить своего, родного ребёнка? Я ведь теперь не смогу этого сделать.

Нужно говорить с Шуркой, может он и не будет, против. Может, я просто боюсь, вовсе без причины. Он поймёт, он же хороший. Просто устал очень один там, дома. Навалилось на него всё сразу, вот и ругается. Ну кА, мужик один, уже целых два месяца, тут и не хочешь так закричишь. Не обстиран, не накормлен, как следует, не обласкан. Да всё образуется ещё, вот трусиха я, ещё и не спросила, а уже боюсь ответа.

Так уговаривала себя Катя, задумав дело, очень и очень важное и трудное. Она ведь и себе самой, ещё боялась признаться, как следует в том, что задумала. Надо действительно проситься на выписку, надо проситься. А Вовка, как же Вовка – то без меня, ведь он же мамой меня зовёт? Он же не отпускает меня никуда, ухватившись, точно тисками за мою руку. А, я? Как же я без него? Ведь он для меня уже, что и мои девочки, родной стал. Как же я буду жить – то теперь? Как же его бросить теперь, как обмануть и его и себя? Что же наделала я неразумная? Нет, нет, надо говорить с Шуркой. Он добрый, он всё поймёт. Ведь это же мальчик, а он всё время хочет сына, вот и будет ему сыночек.

Он полюбит его, он полюбит, – шептала Катя, и уже с нетерпением ждала следующего приезда мужа. Мы его усыновим, и всё будет хорошо, и всем будет хорошо. Где двое, там и трое вырастут. Да, мы ведь ещё молодые, мы ведь ещё хоть куда. Она прямо воспрянула духом и всю следующую неделю, чувствовала себя именинницей. Когда муж приехал снова к ним с дочкой, она выложила ему всё, без обиняков.

Она волновалась, спешила, захлёбываясь от эмоций и страха, а он глядел на неё и ничего не говорил. Потом, покрутив пальцем у виска, он обозвал её психушечной, и строго выговаривая, просто приказал: Чтобы через неделю, ты была с дочкой дома. И хватит чудить, а то в дурдом сдам, прямо по пути отсюда. Ты же знаешь, когда едем сюда, есть такая остановка, называется Орловка. Вот, как раз для таких, как ты, там есть апартаменты. Ты подумай хорошенько. Посмотрев на неё так, что ей стало просто страшно, он вскочил в салон своих «Жигулей» и уехал, не простившись. Не приласкав даже дочку. Он будто с цепи сорвался, так зол был на жену.