Как и дом. Повсюду дерево, даже в туалете. Каблуки цокают по полу, куда ни пойди. Мне приходилось ступать на цыпочках, чтобы не слышать этот мерзкий звук, и клянусь, я даже дышала через раз с пятницы до вечера воскресенья.

К счастью, у Фионы и Рэя не было детей. И я была избавлена от этих мерзких скунсов, не то что у Каванагов, куда меня однажды поместили. Их маленький негодник довел меня до ручки. Хуже всего то, что он порвал единственную фотографию моей мамы. Для меня это был удар в самое сердце, а его мать отказывалась верить, что он на такое способен.

Здесь у меня была своя комната, где я могла держать дорогие мне вещи. Полкомнаты занимали большая кровать с мягким покрывалом абрикосового цвета, комод с ключом и шкаф с зеркалом во весь рост. С потолка свисала низкая люстра со стеклянными подвесками, которые играли на свету. У окна с видом на сад и стену, увитую плющом, стоял письменный стол со стеклянной столешницей. За стеной просматривался еще один желтый кирпичный особняк с самодовольными окнами, а дальше тянулась общая территория. Все аристократично, уютно и фальшиво. Тутинг Бек. Понты навек.

– Тебе нравится? – спросила Фиона. – Мы ее только что отремонтировали.

Я вспомнила, как Майко драпировал золотые занавески на окне моей комнаты и как красиво они смотрелись.

– Все чудесно. – Я взяла с собой Розабель и положила ее на подушку вздремнуть.

Фиона поинтересовалась моими любимыми блюдами. Я сразу предупредила, что ненавижу яйцо.

– Хорошо, – сказала она. – Никакого яйца.

Потом я сказала, что обожаю пиццу, и мне ее принесли.

Второй уик-энд прошел по такому же сценарию. В воскресенье вечером я вернулась домой. Меня подвез Рэй. Он вел машину и всякий раз, поворачивая за угол, говорил: «Вот, почти приехали». Я догадалась, что идея опекунства принадлежала Фионе. Ему не терпелось поскорее сбагрить меня.

Перед самым Рождеством Майко и Рейчел объявили, что у них для меня подарок-сюрприз: Олдриджи готовы поселить меня в своем доме. Рейчел сказала, что я им очень понравилась, и выразила уверенность, что я у них приживусь.

Да уж, подумала я, как вокалист хеви-метал в балетном классе.

– И на какой срок они меня берут?

– Неограниченный, Холли. Разве это не замечательно? Они очень заинтересованы в тебе, – сказала Рейчел.

– Неограниченный? Значит, в любой момент они могут отправить меня обратно?

Майко всплеснул руками.

– Зачем им это делать, Холли? Ты ведь будешь хорошо себя вести, да?

Как будто я разбойник с большой дороги.

– Не знаю, Майко. Хулиганить – это ужасно весело.

Майко медленно приподнял бровь.

– Ладно, ладно, попробую, – успокоила я его. – Но, если они отправят меня обратно, чур, я не виновата. Это будет означать, что я им попросту не нужна. Как было с Каванагами.

– Но у Олдриджей нет детей, – возразила Рейчел. – В отличие от Каванагов. Ты ведь этого хотела, не так ли?

– Наверное.

– В общем, договоренность, открытая с обеих сторон, Холли. Ты тоже можешь решить, что с тебя хватит. – Рейчел усмехнулась.

Она вообще-то ничего, эта Рейчел. Только на 50 процентов могит. У некоторых, как у той же Грейс, соцработники такие, что даже близко не подойдут к своим подопечным, а разговаривают так, будто им принадлежит Биг-Бен. Рейчел не из их числа.

В январе, перед самым началом занятий, в пятницу, она отвезла меня на Меркуция-роуд и оставила там, быть может, навсегда. Она постучала в дверь молоточком, а я спустилась на пятую ступеньку, чтобы надышаться вволю. Падал пушистый снег, и я думала о Триме, Грейс и нашей троице. Но больше всего я думала о Майко, вспоминала, как он обнял меня на прощание в то утро. Во мне теплилась надежда, что, может быть, это не конец и он нарушит правила и пришлет мне когда-нибудь письмецо, или однажды, прогуливаясь по улице, я случайно встречу его, улыбающегося.