Композитор Владимир Соколов и дирижер Валерий Гергиев в Иркутске. Вместе учились в Ленинградской государственной консерватории имени Римского-Корсакова.
Глава 8
Только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю почему ты так тяжело реагировал на посторонние звуки, называя их «суетливым бездельем».
У тебя была необычайная слуховая впечатлительность, очень тонкий слух ко всем звукам. Ты слышал их, хотел того или нет. Даже если я на цыпочках ходила, все равно слышал. Меня же, звуки не раздражали, раздражала эстетически несовершенная картинка. Потому я и старалась все привести в порядок, в «божеский вид», сделать идеальным. Но это все было внутри, все мои желания. Снаружи ты не позволял что-либо менять, не позволял нарушать твою гармонию. Но мы с тобой были красивисты, каждый по своему. Любили все красивое – звуки, слова, людей…
Владимир Соколов
Меня долго ломало, но главными были все же твои звуки. И дар господний и наказание. И все, что входило в резонанс с ними, выбивалось из твоей гармонии, все приводило тебя в отчаяние. Ты мучился. Не имея возможности отделить себя от звука. А Музыка была и телом твоим и душой. Ты ею, как говорится, и исповедовался и причащался.
Ты, если можно так сказать, находился в постоянном состоянии творческого нарциссизма. Посторонние звуки очень часто доводили тебя до нервного срыва. А репетиции в театре до натуральной истерики. Ты мог неудержимо кричать, костерить всех, топать ногами на непопадающих в ноты артистов, или делающих что-то не так. Для тебя это было настоящей трагедией.
Некоторые этого вынести не могли и уходили, убегали, удирали, разбрызгивая в разные стороны сопли и слезы. Абсолютный слух не позволял допускать ошибок. Ты доводил до абсолюта все в своей жизни, требуя от окружающих жизни на высоких нотах.
Ах, мое сердце, куда же ты катишься,
Так безрассудно спешишь…
Бродишь, как тень, по заснеженным крышам
И падаешь с этих же крыш…
Ты достучаться наверно пытаешься
До недоступных небес?
Не понимаешь кто первым откликнется-
Бог или бес…
Толи ты зрячее слишком… а может быть
вовсе слепое насквозь…
Не понимаешь, где перст указующий
Где ржавый гвоздь
Кем-то случайно забытый… забитый…
в стену под потолком…
Может быть гением неприкаянным…
Может быть дураком…
Планка никогда ни под кого не опускалась. Можешь – моги, не можешь – беги. Никого не удерживал возле себя. И так был многажды предан, оставаясь в полном одиночестве. И как всегда говорил, «не больше двух часов». Но это было не совсем правдой. Ты страдал от предательства. Страдал так сильно, что выстраивал вокруг себя броню. Через которую достучаться до твоих небес было совершенно невозможно.
– Вы консерватор, Владимир Игоревич, – кричали ему в спину убегающие и обиженные…