Я!!!

Я, та самая ненужная, нелюбимая, ненавистная жена, та самая, которую ты упрячешь в монастырь, а потом приговоришь к смерти по ложному обвинению. Я!

Та самая, которая спасла тебе жизнь, хоть и не желала этого!

Я!

Как же я тебя ненавижу!!!

Но это было внутри. А вовне Устинья смотрела ровно и разговаривала любезно. Оно понятно, боярышне смущаться положено, краснеть и молчать, да только поздно уже овцу из себя изображать. Не поверит никто.

Овцы по ярмаркам не бегают, за няньку в бой не кидаются, так не командуют. Поздно.

Надо быть разумной и спокойной. И такое ведь бывает.

– Не бывал я в вашем доме, боярышня. Но приду обязательно.

И так это было сказано…

С обещанием. Мрачным, тяжелым. Словно камень на могилку положили.

Данила Захарьин тут же рядом оказался, братец царицын, зажурчал, как в нужнике:

– Что ж ты, Феденька, честную девушку пугаешь? Смотри, стоит ни жива ни мертва. Успокой, скажи, что не гневаешься ты на нее…

И взгляд на Устинью. Скажи хоть что-то, не молчи!

– Не виноватая я перед тобой, царевич, – подтвердила Устя. И это было чистой правдой. – Прости, коли в чем обидела, только скажи, в чем моя вина.

Фёдор выдохнул.

Красная пелена, которая застилала глаза, рассеивалась. А и правда, в чем виновата девушка? В своем сходстве? В том, что НЕ ТА?!

Ничего, найдет он свою жар-птицу. А эта… пусть ее, чего гневаться?

Данила Захарьин дух перевел.

Хорошо хоть, девка разумной оказалась. Вздумай она сейчас отнекиваться или глупости какие говорить, не закончилось бы это хорошим. Вон у племяша уже глаза выкатываться начали, а сейчас вроде как и ровненько все.

– Все хорошо, боярышня. Прости, обознался я, за другую тебя принял.

Устя улыбнулась. Совсем чуть-чуть, робко, неуверенно.

– Чему и удивляться, царевич. Таких, как я, много. Вот смотри, сестрица моя, Аксинья, еще краше меня. Хотя и схожи мы внешне.

Аксинья только глазами захлопала.

Фёдор посмотрел на нее, подумал пару минут. Не краше, конечно, это уж Устинья сказала, чтобы сестру не обидеть. Но и правда – похожи две девицы. Устинья как книга, Аксинья как список с нее. Может, и еще такие есть…

– Теодор! – С приходом Рудольфуса Истермана в домике стало намного хуже пахнуть. И это еще остальные лембергцы сюда не вошли. – Мне сказали, что ты поспешил сюда…

Истерман бросил взгляд вокруг, оценил обстановку – и воззрился на Фёдора с немым вопросом. Она?!

Фёдор качнул головой.

Не она.

Истерман поднял брови, но дальше вмешиваться не стал, решил, что пока без него разберутся. И Данила Захарьин, который ревниво поглядывал на Истермана, не подвел.

– Сейчас я прикажу, боярышня, доставят вас домой честь по чести.

Устя поклонилась в пол.

– Благодарствую, боярин. Благодарствую, царевич.

Данила вышел, Фёдор отступил к Истерману, Устя вернулась к Дарёне, которая чуть заново не обеспамятела от таких дел.

– Устя, да как же это…

– Ты лежи, нянюшка. Я выросла уже, я справлюсь.

– Так царевич же…

– Не Рогатый же. Чего его бояться, небось человек тоже.

– Царевич! – Аксинью распирало до восторженного писка, Устя прищурилась – и крепко наступила сестре на ногу.

– Молчи! Хоть слово скажешь – за косу оттаскаю!

Аксинья поняла, что угроза нешуточная, и даже сникла.

– Злая ты, Устька!

– Молчи пока! Молчи, коли сама не видишь, я тебе потом все объясню. Слово даю!

Аксинья послушно замолчала. Но губы надула – пусть сестра видит, что Аксинья обиделась.

Но царевич же!

А что Мышкины скажут? А Лопашины?! А…

И Устя все же хорошая. Она честно сказала, что Аксинья красивее, хотя они и похожи! Вот!

Дарёна, которая тоже навидалась всякого и которой тоже царевич не нравился, выдохнула. Пусть девочки поближе к ней будут. И хорошо, что Устя это понимает.