Неделю назад Кирилл с Клавой сидели на почетных местах за свадебным столом. Торжество началось после возвращения из загса, длилось субботу, затем ночь, продолжилось в воскресенье, когда гости выпили изрядно, осоловели, кто-кто дремал, кто-то тыкал вилкой в пустую тарелку, у другого чесались руки от желания подраться.

Рано утром в понедельник, когда Дунай сливался с черным небом, Кирилла увели от жены на пристань: шла путина, каждый человек был при деле.

Клава хотела проводить мужа до катера, накинула было на плечи кофту, но рыбаки остановили:

– Не на месяц Кирка уходит, жди в субботу.

И Клава осталась у калитки, а Кирилл, боясь при друзьях оглянуться, косолапо зашагал к невидимому во мраке причалу.

Всю неделю бригада с ухмылками поглядывала на молодожена, нет-нет пускала в его адрес двусмысленные остроты, давала советы, от которых сами ржали.

Кирилл взял пример с бригадира, набрал в рот воды, на вопросы не отвечал, советы пропускал мимо ушей. Вместе со всеми ставил сети, выбирал их, собирал с палубы рыбу, грузил улов в ящики и не обижался на рыбаков, зная, что подкалывают и осмеивают не по злобе, а потому, что над молодоженом положено подтрунивать после хмельного застолья, приходится терпеть, раз простился с холостяцкой жизнью. Выслушивая очередную в свой адрес шутку, Кирилл краснел, отчего на носу резче проступали веснушки, и тотчас все вокруг взрывались хохотом. Так минула трудовая неделя, показавшаяся Лободе бесконечной…

Чуть не задев мачту, над катером пронесся мартын. Птица коснулась острым крылом воды и взмыла, устремясь к зарослям осоки, затем вернулась и вновь закружила над рыбаками.

Мартын долго сопровождал бригаду, не желал отставать, на какое-то время перегонял судно и с победным видом оглядывался, словно хвастался: «Вот я какой! Куда вам до меня!». Когда катер обогнул песчаную косу и показались выбежавшие к берегу дома поселка, мартын повернул к морю.

– Гляди-ка: бабы-то опять приперлись! – воскликнул один из рыбаков, вглядываясь в тонущий в вечернем сумраке причал.

Остальные на катере подались чуть вперед и также увидели у кособокого склада женщин – издали их можно было принять за стаю молчаливых птиц.

– И не лень каждую субботу встречать!

– У них это стало за привычку.

– Выходит, соскучились…

– Неужто других дел нет, как лишь встречать?

Женщины приходили к причалу по субботам, несмотря на погоду. Встречались у закусочной, делились новостями, жаловались или хвалились детьми. На дом при дороге, в котором разместилась закусочная с громким названием «Дунайские волны», с чей-то легкой руки переименованная в «Бабьи слезы», женщины старались не смотреть, плевались, самые зубастые пускали крепкое словцо в адрес буфетчицы.

– Чтоб сгорела со своим змеюшником! Чтоб на нее ревизия была, нашли растрату и в тюрьму упекли! – от души желали буфетчице Фросе, и тому была веская причина: возвращаясь с путины, мужья прорывались сквозь заслон жен в «Бабьи слезы»; на требование идти домой не обращали внимания. Порой в семьях ждали неотложные дела, встреча с приехавшим родственником, праздничное застолье, но рыбаки не нарушали укоренившуюся традицию. Наперекор женам рассаживались в закусочной, заказывали по кружке пива, нужное количество поллитров, карамелек для закуски. По домам расходились ночью, что до слез сердило женщин, заставляло их еще больше ненавидеть Фроську с ее заведением.

Рыбаки всматривались в женщин на берегу.

– Оно понятно, – объяснил один из умудренных жизнью, – бабе надо, чтоб ейный мужик завсегда был возле ее юбки, на сторону на смотрел и, главное, оставался трезвым.