– Знаем, – Алла надула губы. Борис продолжал с ничего не выражающим взглядом смотреть куда-то в пространство, когда же Илиас Мамедович отвернулся от учеников, первым вышел в коридор.

Травму – не первую в жизни – Карим-заде получил на очередной репетиции, когда повторял сальто-мортале. Скомандовал «ап!», перевернулся через голову и не коснулся каната – ноги онемели. Свалился на ковер, не сразу почувствовав сильную, резкую боль.

«Хорошо, что работаем в нескольких метрах от манежа, иначе не собрал бы костей…»

С помощью подоспевших партнеров поднялся, самостоятельно дошагал до гардеробной и упал на диван, до крови закусив губу. Выругался, не опасаясь, что его услышат – ругательство было на азербайджанском языке. Когда врач прописал постельный режим и предупредил, что если посмеет встать, то отправит в больницу, первыми опечалились Алла с Борисом. Девушка решила, что на время излечения руководителя их номер выбросят из программы – прощай выработка и переработка выступлений и, значит, повышение зарплаты, изволь получать гроши за вынужденный простой. Борис опечалился, что без любимой работы заскучает, захочет взбодриться водкой, что чревато серьезными последствиями – выговором, даже изгнанием из циркового мира.

Приговор врача Карим-заде встретил спокойно, принимал лекарства, проводил процедуры, что касается номера, то потребовал от директора оставить его, обещал, что партнеры не подведут, отработают без руководителя.

Оставшись в одиночестве, остановился взглядом на отживших свой век, давно требующих замены столике и кресле.

«Все дряхло, как и я, но продолжают служить людям, не желают уходить в утиль…»

Прекрасно знал, что рано или поздно явится неизбежная старость, с нею всякие возрастные болезни, придется бросить работу, которой посвятил всю жизнь.

«Зрители не догадываются, что я давно на пенсии, а партнеры и другие в цирке, что хронически болен, лекарства не помогают…» Что будет делать, оказавшись за порогом цирка, старался не думать.

«Ничего не умею, кроме хождения по канату и свободной проволоке, жонгляжа, акробатики на горизонтальном или наклонном тросе, эквилибристики… Дед был хлебопашцем, отец разводил породистых коней, я же могу лишь радовать публику…»

В цирк попал босоногим мальчишкой – на базаре танцевал на канате с другими бродячими канатоходцами, и продолжал бы колесить по Кавказу до старости, если бы не московские артисты, прибывшие с шефским концертом на пограничную заставу: узнав, что Илиас круглый сирота, забрали с собой, устроили в интернат при цирковом училище.

«Неверно, что ничего, кроме работы на канате, не умею! Могу передавать опыт молодым, готовить смену… Ветераны утверждают, что покидать манеж надо за день до того, как ноги, руки станут непослушными…»

За дверью послышался шквал аплодисментов, следом хохот: непревзойденный мастер гротеска, буффонады Малышев играл очередной скетч – лез к Люсе Гостюниной по веревочной лесенке, срывался, дрыгал ногами. Еще пара минут – и униформисты установят стойки и между ними проволочный канат, оркестр грянет «Шехеразаду», из-за форганга выбегут Алла с Борисом. И зрители не узнают, что нет главного, на ком держится номер, кто придумал все трюки, подготовил молодых партнеров и остался в гардеробной на диване, с непроходящей в пояснице болью. Пусть публика восторгается ловкостью Аллы и Бориса и не догадывается, что любое неверное движение приводит к падению, переломам, вывихам, растяжению связок. На то он и цирк, чтобы быть праздником сегодня и ежедневно, как пишут в афишах. Пусть на утренних представлениях дети, на вечерних взрослые получают заряд бодрости, радости, становятся непосредственными в проявлении эмоций, видят красоту тела, подчиненного воле артиста – сегодня и ежедневно…