Поезд обратно будет только поздно вечером. Одежда постепенно высохнет прямо на теле. С обувью и носками хуже, но придётся потерпеть. Часы на левой руке показывали полдень. Тщательно завязав шнурки, он осмотрелся, не вывалилось ли что‑нибудь из кармана, и, осторожно перешагивая через стволы деревьев, направился к ручью. Не доходя до него, пошёл параллельным курсом между тёмных стволов деревьев, которым вот‑вот предстояло очнуться от зимней спячки и начать выбрасывать почки. Идти приходилось медленно, и Артём прикинул, что если усадьба отстояла от деревни вёрст на пять, что в переводе на нынешние меры составляет шесть километров, то через часа полтора–два он будет на месте.

Ручеёк тёк, прихотливо изгибаясь, при этом практически по одной линии строго на север, как будто держался стрелки невидимого гигантского компаса и собирался таким образом добежать до самого Северного Ледовитого океана. Идти без рюкзака казалось очень легко. По крайней мере, без него точно легче было продираться через редкий кустарник, выросший между деревьями. Под ногами чувствовалась твёрдая почва. Трусы и джинсы, впитывая тепло тела изнутри, постепенно подсыхали на ветерке и снаружи. Неприятно было ступням – влага сделала носки жёсткими.

– Все ноги будут в мозолях, – пожаловался Артём сам себе.

Примерно через полчаса, продвигаясь параллельно текущей воде, он постепенно начал отмечать понижение уровня почвы. В одном месте лес подходил к самому ручью. Сквозь стволы деревьев впереди что‑то темнело.

Продравшись сквозь кусты и выйдя на открытое пространство, Артём с удовольствием громко выдохнул: перед ним высилась громада огромного камня, обтёсанного в виде креста. Двести лет назад, проходя по дороге, соединявшей усадьбу с окрестными деревнями, шедшие останавливались и истово крестились на каменного исполина, высотой в два раза превышавшего рост человека. Поклонный крест отмечал границы узмаковской усадьбы, «пожалованной» хозяину в этой глуши, на границе нынешней Ленинградской и …

***

– … Вологодской области. На краю. Мухосрань, – глаза Нилова смотрели не отрываясь, порождая в душе какое‑то непонятное беспокойство, возникающее всегда, когда ты не знаешь, что человек, с которым ты беседуешь, от тебя хочет, и в то же время чувствуешь, что ему что‑то от тебя надо. – А ты сам откуда?

– Местный, – коротко ответил Артём. Говорить ему не хотелось. Старик был ему неприятен. Кроме чисто физического отвращения, вызванного видом гноящейся повязки, косо намотанной на голову и практически закрывающей правый глаз, запахом немытого тела, нечищеных зубов, был ещё один момент. По роду занятий ко всяким расспросам отношение у него было специфическое. Лучше, когда о тебе знают только то, что ты сам хочешь рассказать.

Старик же расспрашивал. Не навязчиво, под видом обычной больничной болтовни, когда замученные бездельем обитатели палат ищут способ хоть как‑то скоротать время. Телевизор работал постоянно, под его звуки ели, лежали под капельницами, играли в игры на ноутбуках, спали. Впоследствии, вспоминая своё пребывание в больнице, Артём с насмешкой отметил про себя, что ни один из лежавших с ним ни разу не открыл книгу.

В палате кроме него было ещё трое. Двое – молодые парни, Максим и Сергей, ровесники Артёма. С ними тот быстро нашёл общий язык, благо все они попали сюда с одним и тем же – гнойным осложнением после вырванных зубов. Третий, хрипло дыша, лежал на ближайшей к подоконнику кровати. Его седая голова была обмотана бинтами в жёлтых пятнах выделяющегося гноя. К безвольно лежащей на простыне руке вели трубочки с раствором антибиотика.