– Господина Кара просил попотчева-а-а-ть ва-а-а-с… – нараспев проговорил актер.

– Охренеть! – восхитился Соколов и тут же затянулся.

Коста взял в руки трубку и Олушин оказался рядом.

– Осторожно, как с любимой, – негромко промурлыкал он, делая рукой плавный жест.

– Не бойтесь, здесь нет табака. Исключительно травы, – улыбался он, по-кошачьи мерцая глазами.

«Чертовщина какая-то», – пожал плечами Коста и сделав затяжку, откинулся на подушку.

Пряный дым обволок горло и сквозь ноздри полетел к звездам. Как много их водилось там, в небе…

Однажды, в далеком ялтинском лете, когда ему было двенадцать, он с пацанами прыгал с волнореза. Коста слышал смех, слышал увесистые шлепки поп и пяток о воду. Прыжки были ерундой, ребячеством, весь шик заключался в том, как выбраться из воды. Любимцы мальчишеских богов – самые загорелые и жилистые из ватаги, подкарауливали волну и, подтянувшись на руках, выскакивали на бетонную платформу. Повторяя за старшими, Коста оседлал пенный гребень и бросился на волнолом… Выскочить на его поверхность не получилось, и он в отступающей тяге плашмя проскреб туловищем по ракушкам, облепившим мол под водой.

Коста увидел свой живот, словно иссеченный перочинным ножиком. Провел над пупком рукой – она оказалась в крови, которая тут же высохла и исчезла. Чуть поодаль, с расшитой подушки, улыбался желтоволосый Будда в шафрановом одеянии. Коста закрыл глаза. Свет факела, плясавший под веками, стал круглым, выкатился из-под ресниц и попытался обмануть Косту. Но он расхохотался гулким смехом до небес, шар куда-то юркнул и Коста полетел над черным миром.

Он застонал. Закрыл лицо ладонью, глянул меж пальцев. Зажмурился. Собрался с силами. Снова глянул и снова зажмурился. Солнечный свет взрывал височные кости. Источником страданий служило окно за головой. Зарыться сейчас в подушку, замереть! Но, нет. Сперва нужна вода – в недрах сухого рта ворочался распухший раскаленный язык. Коста скосил глаза.

На прикроватной тумбе разглядел восхитительное: стакан с густой белой жидкостью и упаковку таблеток. Жидкость оказалась айраном – Коста прикончил его в три глотка. А таблетка аспирина и пять минут покоя смягчили нехорошие симптомы: свет перестал бить в подлобье и более-менее равномерно распределился в пространстве. Боль в висках утихла, оставив после себя лишь тяжесть, съехавшую к затылку, и зыбкую реальность, которая кренилась при любом резком движении.

Коста попытался ухватить эту реальность за куцый хвост и для начала правильно расположить себя в ней. Провел дрожащей пятерней по телу: так, на нем джинсы и футболка. Приподнялся на локтях – в ногах кровати сбился плед, которым его, видимо, укрыли на ночь. Кто укрыл и привел (или принес?), не известно. Из памяти удалось выскрести лишь смутное воспоминание, как шел вчера к машине, обхваченный чьей-то жесткой рукой. Коста глянул в окно. И сразу узнал площадку перед входом, а также дорожку, бегущую от нее к балюстраде над морем.

Вот и выводы. Первое – он в санатории имени Боткина, в гостях у Эмина. Второе – кальян у дяди забористый.

В дверь постучали. Пришлось вставать и плестись открывать.

– Доброе утро! – поздоровалась миниатюрная горничная. – Надеюсь, вы хорошо спали? Вас ожидают завтракать. Как будете готовы позвоните, – она кивнула на кнопку рядом с выключателем, – я провожу. Не задерживайтесь, пожалуйста!

Из зеркала в ванной на Косту высверкнуло розовыми белками глаз нечто щетинистое, дремучее. На раковине, рядом с запакованной зубной щеткой, лежала бритва. Нет, черта с два. Бриться он не станет. Эмину придется вытерпеть неавантажный вид племянника. Гораздо хуже, что футболку не сменить – Коста понюхал под мышкой и едва не сблевал от запаха дыма и пота.