– Хочешь совет? Если ты настолько боишься ножа в спину, никогда не показывай ее врагу. Взгляд мага сможет обезвредить любой кинжал и остановить руку убийцы, – уверенно произнес Винтер, и по его голосу было понятно, что он ничуть не сомневается в своих словах.

– Ах, если бы все зависело только от меня! Не всегда твои глаза смотрят в глаза врага.

– Да, иногда они глядят в глаза друга. Твоя судьба в твоих руках.

– Но судьба Оливера, увы, нет.

– Для начала разберись в себе, чтобы научиться разбираться в людях. Да что я тебя учу? Будто ты сам не знаешь! – Джулиан досадливо поморщился, не зная, как подбодрить друга.

Но Дик и сам уже решил не продолжать разговор на эту тему. Хитро прищурившись, он произнес:

– Спорим, я знаю, зачем ты здесь?

– Спорим, я тоже! – фыркнул король Кэрриса.

– Рад, что мое предложение тебя заинтересовало, – никак не отреагировав на колкость, продолжил Дик. – Признаться честно, сегодня и я на площади из-за скоморохов. Хотел еще раз взглянуть на актеров. Мне приятно, что сегодняшний спектакль мы посмотрим вместе.

– Взаимно. Как только увидишь мальчишку, покажи мне. Я уделю ему более пристальное внимание, – попросил Джулиан.

– Думаю, этого не потребуется. Ты сам выделишь его.

– Как, ты говорил, его зовут?

– Венс. Так, по крайней мере, его называли друзья и Малленгейм.

– Венс? – изумленно преломил бровь Джулиан. – Я помню, что в переводе с какого-то языка Венс означает верность. Абсолютно невероятное качество для ветреного циркача.

– Посмотрим, – тонко усмехнулся Дик.

Завернув за угол, они наконец-то вышли к тому месту, где были расположены вагончики скоморохов. Представление шло полным ходом. Клоуны и акробаты проявляли чудеса ловкости, выделывая такие кульбиты, что многочисленная публика, с неослабевающим интересом наслаждавшаяся одними и теми же представлениями всю неделю, то и дело замирала от страха и восторга, не забывая благодарить кудесников бурными аплодисментами. Джулиан с Диком затесались в зрительские ряды и добрых полчаса любовались веселым зрелищем. Дик отчаянно скучал, так как ему это было абсолютно неинтересно. Джулиан все заметнее нервничал. В замке его дожидался Джустино Гарлинда, и королю Кэрриса не хотелось злоупотреблять любезностью, которую тот ему оказал. Еще он очень сильно беспокоился из-за своих рук. Ему все время казалось, что кто-нибудь из окружающих нет-нет да и посмотрит на его пальцы. И хотя они были в перчатках, Винтер все же не мог избавиться от предрассудков.

Несмотря на то, что ожидание изматывало, друзья не позволяли себе унывать. Они почти сразу принялись шушукаться между собой, жалуясь на то, что "именно сегодня, специально для них, никаких пьес не будет", и то и дело отпускали ехидные замечания по поводу того, что "надо было приходить на вечерний сеанс. Днем, при детях, трагедии не показывают". Когда же они перешли к критике техники исполнения номеров циркачами и слегка увлеклись, придираясь к каждому неверному движению и прикидывая, как красиво это бы выглядело с применением магии, на сцене стали готовить грубые декорации для пьесы. Только тогда друзья замолчали, разом исчерпав запас всех своих комментариев.

* * *

Сегодня Венс играл свою трогательную роль предателя-пажа как-то неохотно и неестественно. Его мысли вновь и вновь возвращались к событиям вчерашнего вечера, а заученные до зубовного скрежета слова слетали с губ механически, сами собой. С удивлением Венс ловил себя на том, что его практически не трогает совершившаяся на его глазах сцена убийства, – тот человек был ему никто, а на незнакомцев ему всегда было плевать, – зато постоянно тревожит воспоминание о взгляде, неотступно преследовавшем его почти всю ночь. Это сильно беспокоило Венса, и мальчик поразительно тонко ощущал присутствие беды. Тем не менее, он не мог понять, откуда ждать удара, и не мог предугадать, когда и как ему защищаться. Весь день он слонялся из угла в угол сам не свой, стараясь не попадаться на глаза друзьям, чтобы не пугать их своим унылым видом, но до сих пор так и не смог развеяться. И если раньше он играл с необыкновенным удовольствием и артистизмом, то теперь просто не мог дождаться окончания пьесы. Взгляды толпы раздражали его, и он решил отделиться от них стеной собственной меланхолии. Но даже сквозь эту стену сумел пробиться один взгляд.