Больше всего на свете она боялась столкнуться с Джульеттой или Пэмми – беззастенчивыми и непосредственными, как дети. Они-то с удовольствием ласкают все, что попадется под руку.

Попалась. Рука схватила ее за левое колено, ладонь прошла по бедру, по завивающимся стежкам. Сара чувствовала ее тепло через джинсы. И в животе возникла пустота, беззвучно распахнулся люк, словно голос мистера Кингсли был приставучим ветром, безуспешно трясшим замок, который теперь открыла эта рука.

Рука осталась на бедре, а другая нашла ее правую ладонь и подняла, приложила к бритому лицу. Взяла ее большой палец, вялый и беспомощный, подвинула и прижала так, словно хотела оставить отпечаток. Сара почувствовала под подушечкой маленький бугорок, словно укус комара. Родинка Дэвида – плоская, шоколадного цвета, диаметром с ластик карандаша – у самой кромки губ на левой щеке.

До этого момента в их поверхностном знакомстве родинка не обсуждалась. Какие четырнадцатилетние обсуждают родинки или хотя бы обращают на них внимание? Но про себя ее Сара отметила. Про себя Дэвид знал, что она отметила. Это его знак, его брайль. Ее рука уже не просто лежала на лице, а держала его, словно поддерживала всю голову на шее. Ее большой палец скользнул по его губам – таким же узнаваемым, как родинка. Полные, но не женственные, ближе к обезьяньим. Почти как у Мика Джаггера. Его глаза, хоть и маленькие, были глубоко посажены и напоминали голубые агаты. И в них было что-то разумно свирепое. Красив не на традиционный манер, но и зачем?

Дэвид взял ее большой палец в рот, мягко прикоснулся языком, не стал его облизывать, а выцеловал обратно, чтобы тот снова лег на губы. Она провела по губам пальцем, словно измеряла их.

Голос мистера Кингсли, должно быть, длился, продолжал свои указания, но они его уже не слышали.

Дэвид никогда так не смаковал поцелуй. Его словно пронзила страсть, и на этой страсти он повис, воспарил от боли. Поднялись его руки, в тандеме, и сомкнулись на ее груди. Она содрогнулась и прижалась к нему, и тогда он чуть отодвинул руки, чтобы лишь касаться ладонями сосков, натянувших тонкую ткань хлопковой футболки. Если у нее и был лифчик, то это был лишь намек на лифчик – так, шелковый лоскуток, охватывающий ребра. В его разум соски пролились в виде твердых поблескивающих самоцветов – бриллиантов, кварца и тех многогранных пучков горного хрусталя, что выращивают в банке на нитке. Ее груди были идеально маленькие – ровно под размер его ладони. Он их взвешивал и измерял, изумляясь, поглаживая ладонями или кончиками пальцев, одинаково, снова и снова. Со своей уже забытой бывшей из прошлой школы он выработал Формулу и стал ее заложником: сперва определенное время Целоваться с Языком, потом определенное время – Сиськи, потом определенное время – Играться с ней Пальцем, после чего кульминация – Трахаться. Ни один шаг не забывался, порядок не менялся. Рецепт секса. Теперь он в шоке, осознав, что это вовсе не обязательно.

Они встали на колени, колени к коленям: его ладони держали ее груди, ее руки обхватили его голову, ее лицо прижато к его плечу, и ткань его рубашки поло стала горячей и сырой от ее дыхания. Он приник лицом к массе ее волос, нежась в ее аромате, упиваясь им. Как же он ее нашел. Иначе как узнаванием это не назвать. Благодаря какой-то химии она была создана для него, он – для нее; жизнь еще не успела их достаточно поломать, чтобы они этого не поняли.

– Пробирайтесь к стене и садитесь у нее. Расслабьте и опустите руки. Глаза закройте, пожалуйста. Я буду включать свет постепенно, чтобы не ослепить вас.