Столь негуманную систему отбора сотрудники компании называли «прореживанием грядки». Скиллинг считал, что такая кадровая политика служит краеугольным камнем работы всей компании. Однако именно эта политика во многом и привела к тому, что в Enron поощрялись краткосрочные успехи и победы любой ценой, а также сложилась атмосфера нечестности и обмана.

Так настолько ли хорош талант, как мы привыкли думать? Являемся ли все мы талантливыми и одаренными в равной степени? На оба вопроса я отвечу отрицательно.

Способность быстро освоить большой объем материала и научиться чему-то новому – это, вне всякого сомнения, полезная черта, и некоторым это дается легче, чем другим. Но почему же я считаю неправильным то, что обычно мы лучше относимся к людям, одаренным от природы, нежели к трудягам? В чем недостатки таких популярных телешоу, как «Америка ищет таланты», «Х-Фактор» и «Дети-вундеркинды»? Что плохого в том, что мы разделяем уже семи-восьмилетних детей на «талантливых и одаренных» и всех прочих? Что плохого в конкурсах талантов?

Мне кажется, делая чрезмерный акцент на таланте, мы совершаем большую ошибку, потому что оставляем в тени большинство людей. Получается, мы подписываемся под заявлением, будто все остальные качества, включая упорство, гораздо менее значимы.

Вот вам для примера история Скотта Кауфмана. Офис Скотта находится через две двери от моего, а сам он типичный академический психолог. Большую часть своего времени он читает, думает, собирает информацию, занимается статистическими подсчетами и пишет. Его статьи печатают в научных журналах. Он знает множество сложных слов. Он имеет дипломы Карнеги-Меллон, Кембриджского и Йельского университетов. И в качестве развлечения он играет на скрипке.

Тем не менее в детстве Скотту учеба давалась непросто.

– У меня постоянно был отит, – объясняет Скотт. – Я плохо слышал и поэтому медленно схватывал информацию. Я всегда был в классе одним из отстающих.

Его оставили на второй год в третьем классе. Более того, его перевели в класс для неуспевающих детей. Потом школьный психолог попросил его выполнить IQ-тест, результаты которого были столь ужасными, что Скотта перевели в спецшколу для детей, испытывающих серьезные сложности в учебе.

Когда Скотту исполнилось четырнадцать лет, один наблюдательный учитель отозвал его в сторону и спросил, почему он ходит в класс для отстающих. До того самого момента сам Скотт нисколько не сомневался в той оценке его способностей, которую ему давали в школе. Он твердо решил, что у него нет таланта, и не ждал ничего великого от жизни.

Жизнь Скотта изменилась после встречи с учителем, поверившим в скрытый потенциал ученика. Прежде Скотту говорили: «Вот это потолок твоих возможностей, больше ты ничего не можешь сделать», но подход учителя был совсем другой: «Кто знает, на что ты способен?» Только тогда Скотт задумался – кто он. Действительно ли он – ребенок без будущего и ему суждено всю жизнь плестись в конце класса для умственно отсталых детей?

После этого Скотт записался во все кружки, какие были в школе. Он начал учить латынь. Петь в хоре. Участвовал в постановке мюзикла. Он не лелеял надежды добиться одинакового успеха во всем, но освоил то, чему учили в кружках. И понял, он – далеко не безнадежный.

Игра на скрипке давалась ему довольно легко. Его дедушка в течение полувека был скрипачом в оркестре Филадельфии, и внук попросил у деда помощи. Скотт начал играть на скрипке летом и занимался этим по 8–9 часов в день. Ему нравилось играть на скрипке, и он жаждал успеха: «Я хотел доказать, что в состоянии достичь поставленной цели. Хотел продемонстрировать это кому угодно. В тот момент мне было совершенно все равно, будет ли это скрипка или любое другое занятие».