Картины одна за другой привлекали внимание Софии. Хаос в мыслях Константина, умело накладывался на его артхаусные работы. Чтобы хоть немного понять всю глубину творческой идеи, нужно было разглядывать каждую деталь, ничего не пропуская.

На одной из картин была изображена юная девушка с огромными светло-голубыми глазами. На бровях у неё были золотинки от фольги, до которых смело доставали длинные, белые ресницы. Её фарфоровая кожа, будто сияла через холст. На значительной части её головы находилась чайная чашка, а ухо было в виде ручки от этой чашки. Она была абсолютно голой, прикрытая в пикантных местах паром, который исходил то ли от чайного блюдца в её руках, то ли от её кожи.

Рядом с ней дублировались копии девушки, только на 20 лет старше. По мере приближения девушки к старости, её фарфоровая кожа тускнела, а морщинки на лице и чашке походили больше на трещины и сколы сервиза. Глаза теряли блеск, а блюдце в руках и вовсе пропало. Теперь пожилая, разбитая местами женщина без блюдца, стояла неприкрыто голая и олицетворяла износ тела и духа. На её щеках были прорисованы чаинки, напоминающие слезы.

– Просто поразительно, правда? – спросила Либби, оказавшись слева от Софии, – Как тонко он видит этот мир.

– В этой картине что-то есть, – ответила эфор, без особого восторга, – Что касается видения мира, люди не способны увидеть истину, как бы не старались.

Либби удивленно посмотрела на Софию и закатила глаза.

– Они и есть истина, София. Их страсть к жизни тому подтверждение, не думаешь?

– Страсть… – эфор произнесла это слово почти с отвращением, – Что такое вообще страсть? Банальные животные инстинкты, не более.

– Все есть страсть на ментальном уровне, как все есть искусство. Можно получать удовольствие от создания и еще больший экстаз, когда твою работу принимают и ценят по достоинству. Эротика между людьми проста и понятна. Но то, что ты ощущаешь от творчества – нечто большее.

– Его состояние пограничное. В своем творческом порыве, Ван безумен, – ответила София, не поворачивая головы в сторону собеседницы.

– Но безумен ровно настолько, чтобы возвратиться обратно. Да, в нем живет та темная материя, которая обволакивает его, сливается с ним в одно целое и формирует уже то, что видят все – художника.

София повернулась к Либби. Перед ней стояла далеко не беззаботная, розовощекая хохотушка. Она стала не менее безумна, чем её подопечный. Зловещая улыбка вперемешку с наслаждением, не сходила с некогда милого лица, которое жадно рассматривало картину.

«Даруя Константину страсть к искусству, она отнимает у него возможность баланса?»

– Дамы и господа! – Константин постучал стеклянной трубочкой по своему стакану с виски и запрыгнул на тумбу, прервав мысли Софии. Ловкости ему было не занимать, – Еще раз хочу сказать спасибо, что Вы все сегодня собрались. Для меня очень ценно, делиться с Вами своими работами. Потому что, какой смысл в рисунках, если они пылятся на заброшенном бывшем заводе.

Люди одобрительно захлопали, кто-то свистнул, кто-то засмеялся.

– Безусловно, надеюсь, вы рассмотрите все картины и выберете для себя любимую. Но позвольте начать презентацию с картины, которая возникла в моей голове случайно ночью. А посему, просто обязана быть первой, пока закат проникает своим оранжевым светом в мастерскую.

Константин указал всем на ту самую картину с близняшками.

Народ загалдел и стал подтягиваться к картине поближе. Вместе с ними задумчиво затихли и гиды.

– Когда я рисовал эту картину, – начал предысторию Ван, – Я не сразу смог правильно отразить важную, на мой взгляд, деталь. В ночном освещении светильника, кожа наших героинь отливала белым. И светлые волосы, также можно было легко разглядеть. Но только с наступлением рассвета, истина смогла открыться в их взгляде.