и я вспоминаю, я помню. В первом случае, в отличие от второго, слово я не может ни при каких условиях принять форму именительного падежа, а всегда будет в косвенных: мне, у меня. Таким образом, авторам текстов предстояло выбрать нечто представительное для себя, каким-то образом их характеризующее[4].


3.3. Сюжетные сходства.

Группы, которые можно объединить по сходству, образовались в первую очередь среди сюжетов.

Наиболее частотная сюжетная схема была представлена структурой запрет – нарушение запрета – наказание. Для удобства мы так и назвали этот сюжет: «Преступление и наказание». 69 % участников[5] (244 человека) построили сюжеты по этой структуре, причем чаще всего в них повторялась ситуация «падение, боль, болезнь». Маргиналиями в этом случае выступили тексты, в которых присутствовали фрагменты вышеуказанного сюжета (например, «нарушение запрета» – без «наказания») либо ситуация «падение, боль, болезнь», не связанная с сюжетом «преступления и наказания». Между текстами истинных воспоминаний оказалось так много общего, а отличия их от текстов псевдовоспоминаний были столь регулярны, что это позволило сформулировать несколько принципиальных тезисов.

Общая структура сюжета «Преступление и наказание» состоит из запрета – нарушения запрета – и наказания (или счастливого избежания наказания). Например: папа не велел мне заглядывать в птичье гнездо – я заглянула – птичка улетела, оставив невысиженные яйца; мне не разрешали есть конфеты – я съела много конфет – я не заболела, и меня особенно не ругали; драться с девочками дурно – я подрался – мне было так стыдно, что я 2 дня не выходил гулять…Запрет мог быть выражен эксплицитно (папа не велел мне), – и подразумеваться (драться …дурно), мог касаться конкретной ситуации и общих этических принципов, но он непременно присутствовал, иногда обнаруживая себя лишь последующим наказанием (я упал, ушибся, порвал штанишки – и тут я понял, что нельзя было обижать другого мальчика). Наказание оказывается двух типов: исходящее от запрещающих старших (ругали, папа только молча посмотрел) – и исходящее от «надчеловеческого взрослого» (мама очень испугалась, и ей стало плохо; я упала, расшибла нос и испачкала красивое платье). Вообще мотив падения и /или болезни как наказания за нарушение запрета оказался универсальным. Протагонисты воспоминаний падают с горки, с велосипеда, расшибают себе носы, пачкают и рвут красивую одежду (рефлекс «фаустовского сюжета»: одежда – постоянный предмет гордыни, за которую следует «наказание из бездны»). Иногда, впрочем, «наказанию падением и болезнью» подвергается не только протагонист, но и другие – чаще всего взрослый.

Вот характерный ядерный пример сюжета, обозначенного как «преступление и наказание».

В детстве у меня был диатез, и родители не разрешали мне есть сладкое. Однажды они ушли в гости к соседям, которые жили в нашем же подъезде, на втором этаже. Обычно они не оставляли меня одну дома, это было в первый раз. Сначала я хотела испугаться, а потом вспомнила про запретный буфет. Я забралась в него и увидела сахарницу. Я не хотела съесть все, как-то так само получилось. Но самое интересное оказалось за сахарницей: в глубине, за банками и кульками, стоял коричневый пакетик с шоколадными конфетами. Я решила только попробовать… Когда родители вернулись, мама начала стелить постель и за ручкой дивана нашла груду фантиков. Они с папой так испугались, что у них даже не было сил меня особенно ругать. На следующий день меня не пустили в детский сад – ждали, что у меня поднимется температура. В общем, все получилось очень хорошо.