– Иншалла, – расслышал над собой Бэском еще одно короткое слово, и перевел его уже вполне сознательно: «На все воля аллаха, милостивого…»

– Как же, милостивого! – успел усмехнуться он в израненной душе.

В следующее мгновение на спину, уже покрытую множеством ушибов и синяков, обрушился милосердный удар камчи – горской плетки. Милосердный, потому что он пришелся на ребро, очевидно сломанное одним из ударов. Лейтенант провалился в темноту и уже не ощущал, как его волокли за ноги по кривой улице вдоль высокого глинобитного дувала, как сбросили в глубокую яму и как оборвался наконец последний, самый мучительный крик девчушки – казнь все-таки свершилась…

Два дня лейтенанта не кормили – совсем. Спускали на веревке кувшин (по местному – кумган) с водой, восхитительно свежей для трясущегося в горячке американца. Внутренние повреждения не прошли даром. Что-то там воспалилось; да еще оказалось, что левая рука была сломана – скорее всего уже в яме, когда бессознательного Ротмэна сбросили вниз. Рука в локте распухла так, что едва умещалась в рукаве. Но кричать, требовать хотя бы элементарной медицинской помощь лейтенант не пытался. Он стал за эти два дня мудрее и осторожнее. А еще – понял, что вряд ли попадет когда-нибудь на родину. Если, конечно, не случится какого-нибудь чуда.

Человек, которого скинули чуть ли не на голову Ротмэну, на чудо никак не походил. Увидев его падение на глиняный пол, Алан невольно содрогнулся – представил, как сам летел вниз, словно куль с картошкой. Про картошку он подумал зря – в животе, сведенном от голода, тут же что-то засвербело. Но лейтенант уже научился бороться с такими приступами. Надо было просто отвлечься, переключить внимание на что-то неаппетитное. Таким был человек, лежащий, раскинув руки совсем рядом с углом, который американец определил под туалет. Пользовался он им не так часто – «диета» позволяла – но запашок оттуда был все-таки…

Скорее всего этот запах и заставил прибывшего таким необычным способом незнакомца зашевелиться, а потом рывком сесть, привалиться к влажной стене зиндана точно так же, как лейтенант в первый день отсидки. Теперь, когда на незнакомца падал слабый свет от отверстия сверху, лейтенант разглядел его.

– Русский, – невольно прошептал он, причем на языке Пушкина.

Русский язык Алан знал довольно хорошо; специализировался в нем во время учебы в военном училище. Потому наверное и попал в Афганистан, где знание языка противника было чуть ли не определяющим.

– Русский, русский, – зло проворчал новый сиделец, – кого ты еще мог увидеть здесь?

Потом он зашевелил носом, пару раз чихнул и буквально возопил, подпрыгнув на месте на ягодицах:

– Чем это тут воняет? Несет, словно из.., – он вдруг закашлялся, словно подавился миазмами, а потом, шустро передвигаясь – так же, на ягодицах – по стеночке подальше от «туалета», захохотал, – так мы в этом самом нужнике и оказались! С внутренней стороны.

Американец невольно улыбнулся, а потом искренне позавидовал русскому. Сам он так раскатисто хохотать не смог бы – сломанные ребра не позволили бы. А русский уже был рядом – протягивал ему широкую ладонь.

– Ну, давай знакомиться, что ли… Иван… Старший лейтенант Иван Семенов.

Лейтенант осторожно вложил в нее свою ладонь – левой, не поврежденной руки, и представился в свою очередь:

– Алан. Лейтенант Алан Ротмэн… Армия Соединенных Штатов Америки.

Русский протяжно просвистел. Но лица хмурить не стал, даже улыбнулся.

– Ух ты, – воскликнул он, – американец! Живой американец.

– Ты хочешь сказать, – тут же ощетинился Алан, – что хороший американец – это мертвый американец?