– Я постараюсь, – кротко, но с ехидцей ответила Лера.

– Тогда я ставлю первые вопросы. А вы попробуйте выступать как адвокат. Нас интересуют прежде всего сведения о душевном состоянии Ларичева. Сестра-хозяйка утверждает, что Ларичев боялся.

– Он был ипохондриком.

– Да, его привычки подкрепляют это предположение. Столовые приборы из дома, свой стакан, марля на дверной ручке… Всё это, однако, не исключает второй гипотезы: он боялся заразы или покушения на свою жизнь?

– Я считаю, что Ларичев был просто ипохондриком, и всё.

– Чем подтвердите? Что у вас есть? Я имею в виду, из тех данных, которыми мы располагаем сейчас.

– Кое-что есть, – утвердительно кивнула Лера. – Как вы, видимо, заметили, Зуева утверждает, что Ларичев спал с незапертой дверью.

– Ну и о чём это нам говорит? – Буров сделал вид, что не понимает справедливого замечания девушки.

– Ну как же? – воодушевилась она. – Это привычка всех людей, которые боятся, как бы с ними чего-нибудь не случилось во сне. Тяжелобольные, особенно сердечники, не запирают дверей, потому что боятся приступа.

Буров оценил про себя доводы и наблюдательность напарницы, но продолжал ровным голосом:

– Кто мог звонить Ларичеву в половине шестого утра? И зачем его искал неизвестный в такое время? Может быть, чтобы проверить, жив ли он ещё или нет? Значит, этот неизвестный что-то знал?

Буров вытащил несколько отпечатанных на машинке листов из папки и, прежде чем перейти к чтению, бросил:

– Пометьте себе. Проверить, была ли в действительности Вера Прохина на экскурсии и не ехала ли она в одном вагоне с Ларичевым.

Он ещё не закончил фразу, как понял, что этот вопрос преждевременен, его лучше было приберечь до окончания расследования. И он снова нажал кнопку диктофона.

Показания Павла Сергеевича Рубцова

– Когда вы приехали в пансионат, господин Рубцов?

– В понедельник утром, поездом в одиннадцать тридцать. Это самый удобный, попадаешь к обеду.

– Вы приехали сюда по служебным делам?

– Нет, провести свой законный отпуск.

– Вы были в приятельских отношениях с Игорем Матвеевичем Ларичевым?

– Да.

– И давно вы его знаете?

– Много лет. Вместе учились в Плехановке. Потом работали в одном министерстве, в Главке, теперь на фирме.

– Вы работали в министерстве с самого начала вашей карьеры, без перерыва?

– Нет, перерыв был… один год. Судебная волокита… люди злы, а закон суров, одним словом.

– Продолжайте.

– Когда… когда я вышел, все меня сторонились, хотя дело оказалось ошибкой… так что трудно было устроиться вновь на работу. Вы знаете, даже если ты не виноват… всё равно клеймо на лбу… никто тебе не верит.

– А вы сами верите в то, что говорите?..

Тут Лера прервала запись:

– Он был раздавлен этим подозрением, никто и ничто не могло его заставить снова обрести веру в себя… и в людей. Ни мама, ни я. Жил как сыч. Даже мне не верил, когда я говорила, что убеждена в его невиновности.

Буров дал ей закончить и снова включил диктофон.

– А вы сами верите в то, что говорите?

– Жизнь меня многому научила, но не будем это обсуждать сейчас. Смерть Ларичева меня глубоко потрясла, это был для меня настоящий удар, клянусь вам…

– У меня нет оснований вам не верить. Скажите, что вы думаете об этой смерти?

– Игорь, то есть господин Ларичев, всегда был натурой болезненной, ещё со времен студенчества.

– Чем он болел?

– Сердце. Насколько мне известно, аритмия и ещё повышенное давление. И страхи. Приступы паники. Он считал, что в любую минуту может умереть.

– И что же? Лечился как-нибудь?

– Он обычно принимал сразу кучу лекарств.

– Может быть, вы знаете, какие именно?

– От сердца – гекардин. В ампулах, иногда сам делал себе уколы.