– Не помню…

– А ты вспомни.

– Разве я что-нибудь сказал?

– Очень отчетливо. Я теперь знаю, как отличить гения. По какой фразе.

– Какой фразе? Какой? Ну какой?

Она мне сказала. Смех смехом, но ближе к ночи история повторилась. На этот раз это звучало так: «Подавай свет через водопровод».

Было одно ощущение огромного, навалившегося счастливого дня – оттого, что уехала ее мать… оттого, что тебе говорят: «Хочешь спать – спи», и не хочешь…

– А вдруг потом только хуже? – выразила она и мои опасения.

– Не расстраивайся. Ты прожила жизнь не зря: ты видела, как я ем «грешную» кашу.

– Да… Я прямо чувствую, как тебе хорошо… Нечестно.

Преступление мы решили усугубить пьянством, уговорив по две (?) рюмки ликера, упрятанного ею с одного из «девичников» матери. Дожидавшегося меня в ее шкафчике. Дождавшегося. Вместе со мной сразу же взявшего курс на это мое: «Подавай свет…»

– Ого! Ого! Мы не рассчитывали… – залепетала она…

– Вы себя плохо знаете, – перешел я в атаку.

Плохо она знала меня.

– И почему люди не ходят голыми? – спросил я, потягиваясь поутру у окошка, снова в ее квартире.

– По снегу? – уточнила она и чихнула. Натянула одеяло на плечи.

– За ночь без меня ты потеряла здоровье… – я полез к ней, в тепло. – Выраженное ослабление иммунитета…

– Решил покончить со всем за одни выходные?.. – спросила она, подвигаясь.

Я пожал плечами.

Я не сказал? – у нее были эти самые глаза, мимо каких просто так не пройдешь – лучистые. Ясноглазость, с которой надо что-то делать. Необходимо.

«Дай мне спокойно доработать… Что такое “работать”?.. Тебе на доску надо смотреть… Я купила тебе рубашку…» Может быть, я все-таки все это знаю?.. Нет, слишком уж помню, для того чтобы знать.

Евсевича голос трудно спутать с чьим-то другим. Глубоко внизу лестница заканчивалась площадкой с окошком, открывавшимся как вместе с дверью, так и отдельно. Стоя наверху, я мог легко отступить в дверь, в коридор, в пространство, и, видимо, эта легкость и не давала собою воспользоваться. Несомненно, Евсевич внизу затягивался в открытое окошко, пока я наверху ожидал вместо первоначального «бу-бу-бу» чего-нибудь членораздельного. Просто так.

– Да он еще сухостой, – долетело оттуда, сменив «бу-бу-бу», знакомое меццо-сопрано. Я остро пожалел, что оказался здесь.

– Ну ладно. Поверим на первый раз, бу-бу-бу…

Обладательница сопрано вышла из-за угла одна. Приближаясь, опустила глаза, но затем, подняв их, хмыкнув мне, скользнув взглядом и уставясь в пустоту коридора, прошагала мимо, обдав платьем. Я пошел за ней. На день рождения классная обычно собирала у себя с десяток любимчиков. Не то что другим вход был заказан, а – все понимали, что катафалк не резиновый.

– Ты пойдешь? – обернувшись из коридорной пустоты, спросила одноклассница Анастасия Король.

– А что, можно не пойти?

– Она на тебя запала.

– Она? – я решил быть жестоким…

– Я что, виновата?.. – одноклассница вдруг посмотрела на меня теми самыми глазами. Теми самыми… – Подожди… Я все знаю. Это я ей сказала. Только не уходи… Я видела, как ты ходишь. Туда.

– Королева. Ты мне друг?.. Ты хочешь, чтоб Евсевич меня убил?

– Откуда ты знаешь?.. – выдохнула она.

– Он ведь в самом деле. От меня только мокрое место останется. Я повторяю вопрос: ты мне друг?

– Ты… никому не скажешь?.. Да, конечно.

Я оказался не такой уж дурак. И хотя я еще не представлял всех возможных осложнений, всего, чем эта комбинация могла бы закончиться, мне вдруг стало легко и спокойно.

– Королева, ты настоящая. Когда-нибудь я о тебе напишу. Потому что если я буду писать, то только о настоящем.

– Скажи мне что-нибудь…