Гольдман окидывает девушку рассеянным взглядом и снова делает запись.

– Когда в последний раз ты спала спокойно всю ночь, без кошмаров?

– Не помню. Может, пару недель назад… Может, больше, – вздыхая, Ева подходит совсем близко к его столу и нависает над столешницей. – А вы знали, что в племени могикан человек мог быть либо охотником, либо земледельцем, либо собирателем. Все! Никаких, черт возьми, менеджеров среднего звена, на случай, если ты серая посредственность! Либо стань смелым, и пойди, убей палкой мамонта! Либо, словно проклятый, паши землю.

– Мамонты жили на тысячи лет раньше… – машинально поправляет ее Антон Эдуардович.

– Я знаю, доктор. Просто мне нравится представлять эту огроменную тушу рядом с человеком.

Гольдман невольно улыбается.

– Что насчет того, чтобы к следующей встрече быть смелой, Ева? Пойти, и завалить мамонта голыми руками? Проще говоря, завести друга.

Исаева наклоняется вперед и раздраженно щурится.

– А я уже говорила вам, Антон Эдуардович, с каким матерным словом рифмуется ваше имя?

– Ева! – восклицает Никита Круглов. – Очень рад тебя видеть!

Выражает такой эмоциональный восторг, словно и правда не подозревал, что Ева будет сопровождать родителей на этом пафосном мероприятии по случаю дня рождения отцовского бизнес-партнера. Ей хочется закатить глаза и выплеснуть на Никитоса немалую дозу своего сарказма. Но она мысленно отдергивает себя и широко улыбается.

– Какая встреча! – подыгрывает ему.

– Сколько мы не виделись? Год? Полтора?

Павел Алексеевич бегло оценивает встречу дочери с сыном старого друга и довольно смеется. У Евы сводит скулы от фальши и лицемерия, которыми пропитан этот пластмассовый звук.

– Непозволительно долго в ваши годы, – на правах главного встревает отец и важно похлопывает Никитоса по плечу. – И с вашими возможностями. Я сколько раз предлагал Еве: проведай Никиту в Кембридже, но, увы… Никита, я рад, что твоя учеба благополучно завершилась. Теперь уж точно часто станете видеться. Может, ты повлияешь на сознательность Евы?

Смотрит на дочь с условной приязнью и любовью, а ей блевать хочется от одного слова «Кембридж». Помешанный на всемирном превосходстве, отец упоминает сына своих друзей и то, как много он достиг в свои годы, едва ли не ежедневно. Ева научилась отключаться от полосы этих новостей, но мозг успешно реагирует на раздражитель «Кембридж», выхватывая его из обильного потока укоризненных фраз.

– Пора задуматься о том, чтобы в дальнейшем объединить ресурсы наших семей.

– И я о том же! – с энтузиазмом подхватывает Виталий Иванович, отец Никиты.

«Я лучше сдохну!»

Никите нравится слушать хвалебные речи Исаева. Он напыщенно улыбается, и при этом умудряется непристойно изучать Еву.

– Ты стала еще красивей, – благосклонно заключает Никитос, нисколько не смущаясь присутствием своих и ее родителей.

Девушка сухо кивает в знак благодарности и улыбается.

– Ты тоже, – лицемерит она.

Ощущая сумасшедший стук пульса в висках, старается дышать размеренно и глубоко.

– Детка, а что с рукой? – всполошившись, спрашивает мать Никиты, и все, как по команде, врезаются взглядами в прикрытый белой шалью гипс.

– Неудачно упала на тренировках.

– А что, можно упасть удачно? – смеется Никитос.

– Представь себе, – холодно отрезает Ева. Сглатывает, и добавляет менее резко. – Если правильно сгруппироваться, то возможно избежать многих травм.

– Ты все еще занимаешься каратэ? – хлопая наращенными ресницами, искренне недоумевает Ирина Петровна и тут же переключается на Исаева. – Павел, ты, помнится, был яро против этого…

Отец отпивает из своего бокала красное вино и, выказывая недовольство, привычно мнет полные губы.