Если бы только она могла убежать и от себя. Она помчалась к дому и не остановилась, даже услышав, как он зовет ее. Ворвалась в дом, пронеслась мимо столовой, где до сих пор шла пирушка, и взбежала по узкой лестнице к себе в спальню. Захлопнула и заперла на засов дверь, словно это могло помочь.

Спотыкаясь, прошла мимо своей кровати под балдахином, которую уже расстелила горничная, и подошла к окну. Его открыли, чтобы впустить в комнату свежий ночной воздух, и Анна видела внизу сад, полный теней и секретов.

Роба там уже не было. Каменная скамья пустовала. Может, он тоже сбежал от того, что вдруг вырвалось между ними на свободу?

Правда, она не представляла себе Роба Олдена, который от чего-то сбегает. Он, как никто другой, всегда шел навстречу опасности.

Анна закрыла окно и медленно опустилась на пол, юбки легли вокруг неровным кольцом. Она прижала к глазам ладони, стараясь изгнать из памяти эту ночь. Скоро уже рассветет, наступит новый день с обычными обязанностями. Скоро она сможет затеряться в суматохе жизни, и все случившееся покажется ей сном. Глупым сном и мечтой.

Так все и должно случиться.

«И это прекрасный удел, этот рай – ничто в сравнении с вашим… с вашей…»

Роб уставился на чернильные буквы, его накрыла тяжелая волна гнева. Не то, все не то – этим утром нужные слова просто не шли на ум, находясь взаперти, пленниками за непроницаемой стеной. Сегодня не будет нежных слов о любви. Не от него.

Гнев сжигал все на своем пути. Гнев и некое чувство, которое он раньше никогда не испытывал и презирал, – чувство вины. Совесть, которой, как он считал, он не имеет, не может себе позволить, сейчас колола не хуже наточенного кинжала.

– Раны Христовы! – выругался он и бросил перо.

Чернила забрызгали разложенные на столе бумаги, запятнали только что начертанные слова. Последнее, о чем он может сегодня думать, – это работа.

Все его мысли занимала Анна Баррет – и это стало причиной безумного гнева.

Роб откинулся на спинку стула и размял руку; испачканные чернилами пальцы затекли от стараний записать слова нежности и любви, которой никогда не существовало. Он вспомнил, как эта рука прошлой ночью касалась Анны и как он, не удержавшись, отдался во власть сладостного искушения ее мягких волос и благоухающей кожи.

Вспомнилось, как он пробовал ее на вкус, когда их губы слились воедино, словно сладкий созревший фрукт для изголодавшейся плоти. В тот миг все вокруг словно исчезло, будто на свете остались только они двое. И он растворился в ней. Самообладание, от которого зависела его жизнь, исчезло в одно мгновение, и он испытал отчаянную потребность в Анне.

Хотел ее, нуждался в ее нежности, и, будь они в тот момент в спальне, он бы задрал ее юбки и взял в порыве отчаянного желания.

Благодарение звездам, они стояли в нескольких футах от дома, где было полно людей. Что, должно быть, и привело Анну в чувство, и она его оттолкнула.

Чистый шок, отразившийся у нее на лице, пробудил Роба от чувственного сна. При воспоминании об этом гнев усилился, правда, Роб не понимал, на кого сердится, на себя или на Анну. Вот если бы сейчас подвернулась хорошая драка! Сражение стерло бы, уничтожило бурлящий поток эмоций, и он смог бы забыться. На какое-то время.

Роб оттолкнулся от стола так резко, что стул загромыхал на неотесанном полу. Он отпихнул стул с дороги, подошел к окну и толчком распахнул раму, впуская первые утренние лучи.

Он снимал комнату на верхнем этаже таверны под названием «Три колокольчика», с нее открывался вид на глухие улочки соутворкских предместий. Его жилище возвышалось даже над свесами почти соприкасающихся крыш близлежащих домов, что давало больше воздуха и света, чем в сырых комнатах этажом ниже, а это хорошо, учитывая долгие часы, проводимые им в уединении за сочинительством. Зловоние грязных улиц немного отдалялось, и он мог работать. Это было пусть маленькое и неотесанное, но его убежище.