Вокруг деревни усилены караулы, резервы поставлены за крайними домами. Около погасающих огней спят солдаты, завернувшись в шинели, только кое-где еще кто-нибудь варит себе что-то в маленьком котелке.

На рассвете барабан будит всех к утренней молитве; тогда каждая голова нагибается, каждая грудь крестится барабан бьет опять; кучера и артиллеристы запрягают лошадей в повозки и под пушки, солдаты взбрасывают сумки за плечи. Третий барабанный бой приводит в движение колонну. Между сигналами сделаны были приготовления к сожжению деревни. Это операция своего рода, происходящая правильно, систематически. Внутри домов накладываются разного рода горючие материалы, как-то: дрова, солома и проч. как можно полнее, потом все это зажигается победителями. Пожар бывает страшный, никакая пожарная команда не в силах была бы потушить его. Между тем колонны выступают в поле и строятся. Немедленно после удаления из леса выбегают немногие уцелевшие жители, пытаются потушить пожар, ищут трупов, но убедившись, что все погибло без возврата, в отчаянии бросаются во след за отрядом, и следуют за ним пока лес дозволяет….

…Зима прошла. Много ночей мы провели на коне, многие аулы постигли участь Горишек. Ослепительный снег стаял, весна одевала леса густыми листьями, горы и луга красовались свежею зеленью. Все воодушевилось новою жизнью; а мертвые почивали, и с ними вместе гений войны их поразивший. В одно прекрасное весеннее утро я отправился верхом, по делам службы, в крепость Грозную, и окончив дела, пошел навестить пленных: их было более четырехсот человек. В темном месте их заключения, освещаемом только тлеющими угольями, между прочими пленными, помещалось от 50 до 60 женщин и детей.

Посетив пленных и будучи проникнут живым чувством сострадании к этим несчастным жертвам заблуждений своего племени, я им сказал через переводчика несколько слов утешительных; тогда из темного угла вышли ко мне бледные женщины, с трудом передвигавшие ноги, придерживая руками тряпки, едва закрывавшие грудь; – бросившись к моим ногам, они проговорили сквозь слезы: «ты когда-то сжалился над ними, сжалься и теперь». Я узнал двух девушек из аула Горишки, но я с трудом узнал их. Так изменились они в заключении. Положение их меня тронуло; я решился помочь им. Утешив их словом, я немедленно отправился к полковнику П., тогдашнему коменданту Грозной, дабы его известить о намерении моем взять этих девушек под свое покровительство, и через час я получил право освободить пленниц. Один мой приятель из туземцев (кунак), обязался на следующий день доставить их ко мне в Червленную, куда они действительно прибыли на другой день к вечеру, и застали приготовленную для себя комнату в моем доме.

Бедные дети слишком много вытерпели, горе слишком сильно потрясло их душу, чтобы внезапная перемена участи могла им быть чувствительна: равнодушные ко всему, они просиживали целые часы и горько плакали. Их робкие натуры, развившиеся под влиянием строгих нравов родины, а потом одичавшие в заточении тюремной жизни, недоступны были ни словам утешения, ни какой бы то ни было радости. Кроме того, по религиозным мусульманским предрассудкам, они отказывались есть блюда, приготовляемые христианами. Переломить в них этот предрассудок было чрезвычайно трудно; напрасно и истощал все свое знание Корана, чтобы доказать им, что и сам пророк допускал исключения; не признавали они моего авторитета, и я принужден был позвать настоящего муллу, который именем священной для мусульман книги разрешил им принимать все, что дается от чистого сердца.