Этот секрет масляной живописи Казимир подсмотрел тоже у Богомаза. Он видел, как тот клал на холст краски свободно, с избытком. Получалось коряво, а отойдешь – и краски оживают.

Но после окончания церковноприходской школы Казимира не отдали в художники. За обучение надо было платить большие деньги, которых, конечно, в семье не было. Отправили его в Вильно, в железнодорожное училище…

Жил Александр размеренно, ни о чем особенно не задумываясь, тем более о женитьбе: сторонился он женщин, считал, что его время женихаться прошло. Но жизнь оказалась сильнее. Заразом оборвалась его холостяцкая жизнь. Одним словом – судьба. А судьбу, как говорили старики, не обойдешь и не обманешь. Прямо наваждение какое-то. Рядом, у Табельчука, подросла старшая его дочь, Александра. Началось все как-то неожиданно, по весне. До того обращался с ней как с девчонкой. Давал даже шлепков, угощал пряниками по праздничным дням, не скупился и на поучения. И вдруг обнаружилось… совсем взрослая, невеста. Потерял Александр покой, заполнила Александра его мысли и сердце. Утром и вечером тер руки с мылом, брился каждый день. Раньше сам подстригал усы – нынче прибегал к помощи еврея-цирюльника. Справил пиджачную пару из недорогой шерсти, белую рубаху, полуботинки, в довершение обзавелся тростью и гамашами бежевого цвета. Каждый вечер пропадал у Табельчуков! Засиживался до ночи, норовил подсесть ближе к Александре. Побыть с ней наедине… И Александра ответила горячим любовным жаром…

Не ждали свадебной поры – покрова. Отгуляли свадьбу на спаса, по теплу.

Год молодые жили у Табельчуков. Но Александр мечтал о своем собственном доме. С осени еще приглядел он пустырь на Новобазарной улице, меж базаром и депо. Всю зиму завозил кругляк, тес, кирпич. С приходом тепла началась стройка – зазвенели пилы, засверкали топоры. В артель кликнули соседей. Верховодил Михайло.

Вскоре красовался сруб – желтый, нарядный, звено к звену, выставился на улицу свежеструганный частокол. Александр насажал яблоневых саженцев, вдоль ограды – кустов красной и черной смородины. Вырыл колодец. Молодая семья переехала в свой собственный дом.

Не задержались и с рождением ребенка. Родился первенец – сын! Всем семейством выбирали ему имя. Перебрали всех родных и близких, но сошлись на одном – назвали Николаем, как деда.

Новорожденного, как водится, понесли в церковь. С кумовьями таскался и дед Михайло. Заглядывая через плечо попа в толстую книгу записей, подсказывал:

– Мая двадцать пятого дня одна тысяча восемьсот девяносто пятого… Рабочий родитель-то.

Поп хмуро свел клочковатые брови.

– Нет в России такого сословия. Из крестьян младенец. Крестьянство – опора царю и отечеству. Да и столп духовному престолу. Захлопнув книгу, смилостивился:

– Расти внука, Михайло Антонович…

Сбылась у Александра давняя его мечта – обрел собственный кров, семью. Четвертый десяток разменял. Иным за всю жизнь того не иметь. Но осталась еще одна – самая заветная…

Который год за слесарным верстаком, кажется уже сросся с ним, вслепую может выточить любую деталь. Руки делали одно, а душа рвалась к другому. Мыслей его не покидал паровоз. С завистью провожал взглядом машинистов в черной суконной форме, проходивших двором в депо с жестяными сундучками.

Давно в мыслях мечтал он стать машинистом, ни с кем не делился этой мечтой – ни с тестем и даже жене не признавался. С годами мечта водить паровозы становилась все более притягательной. Глушил ее, отвлекаясь в своем подворье работой. Копался в саду, достраивался. Выкраивал время и сыну-первенцу. Пилил, строгал, сбивал деревянные игрушки…