– И Любимов, вероятно, тоже, – прикрывает Самохин глаза веками, давая понять, что он в курсе. Что от него не нужно прятаться и таиться. Он же душеприказчик.

– Мы не говорили об этом, – Самохин видит, как строго сжимает Ива губы. Как пытается выпрямить спину, но сдаётся: ей пока не дано распрямиться полностью, чтобы показать гордость. Придётся подождать, пока искусные врачи исправят то, что досталось ей в результате несчастного случая.

– Думаю, вам и не стоит говорить об этом с Андреем Ильичом.

Он ловит недоумённый взгляд. Как сложно разрушать иллюзии. Но он должен. Иначе не простит себе.

– К сожалению, у него проблемы. Возможно, он ещё и сам не понял. Поэтому не рассчитывайте на мужчин, Ива. Рассчитывайте только на себя и на то, что вам досталось по праву. Ваш дом. Ваши деньги. Это действительно ваше. И вы этого заслуживаете. Я не вправе вами командовать, но советовать мне никто не запретит. Возьмите своё и сделайте себя счастливой. Есть расхожая фраза: женщина должна быть счастливой. А больше она никому ничего не должна. Это ваш случай. И будет неплохо, если вы послушаете человека, который много чего на своём веку повидал.

Самохин снимает очки, тщательно протирает линзы. Эта пауза для неё. Он сделал всё, что смог.

– Знаете, – у Ивы тихий напряжённый голос, – я не верю в силу денег. Они не делают человека счастливым. Они делают жизнь человека лучше, комфортнее, но когда их слишком много – получаются уроды вроде бабки Кудрявцевой. Счастье немного в другом.

Самохин пожимает плечами. Устало. На вид безразлично. У него нет сил сердиться и втолковывать простые истины.

– Я знаю. Да. Наверное. Не прошу понять. Прошу лишь подумать над моими словами и поступить правильно, когда поймёте, что я имел право говорить с вами откровенно и чересчур правдиво. Правда редко бывает прекрасной. Чаще она бывает очень болезненной и неприятной. Но это лирическое отступление. Моя задача – помочь вам получить то, что причитается. Приходите одна, Ива. Не сейчас. Потом. Когда созреете. Но я бы советовал вам не затягивать.

– Вряд ли вы откровенны со мной до конца, Дмитрий Давыдович, – поднимается девушка со стула. – Вы что-то знаете и скрываете. Вы убеждали, что история закончилась. Что больше никто не потревожит меня и моих близких. На самом деле – это не так?

Самохин смотрит на Иву слишком долго. Он не знает, как правильно ответить. Любой неверный жест может подтолкнуть её не в ту сторону. А ему жизненно нужно, чтобы поверила и сделала всё, как надо.

– Скажу как есть: я не знаю.

– Однако вы навели справки об Андрее.

В логике ей не откажешь. И в умении выхватывать главное – тоже.

– Я бы и о Репиных навёл справки. К сожалению, это не мой уровень. Не доверяйте никому – так будет правильнее.

– Даже вам?

Какая умница. Самохин восхитился бы, если б мог.

– Как вам будет угодно, – поднимается он со своего кресла и склоняет лысую голову.

Ива уходит. За ней закрывается дверь. Тихо, почти бесшумно. Нотариус вздыхает сокрушённо: вряд ли сумел он донести очень важные вещи. Любовь слепа, а поэтому безрассудна. И, возможно, он подтолкнул её не в ту сторону. Но он пытался. А уж услышали его или нет – это как повезёт.

13. 13. Ива

У него получилось меня встревожить. Поднять муть со дна неприятностей, которые только что улеглись. Да и закончились ли они? Я уже не уверена, хотя до этого несколько дней свято верила, что «враг повержен, победа за нами».

Я смотрю на Андрея. В его бесконечно родное лицо.

– Что сказал тебе Самохин? – он хмурится, брови сведены почти в одну широкую тёмную ленту.

– Сказал, чтобы я не тянула и забрала деньги отца.