– Бабоньки, собирайтесь немедля. Через полчаса отправляется колонна машин. Получено распоряжение из города прекратить работы и отправить вас по домам. Эх, не успели…

– А что? Что случилось?

– Немцы прорвали оборону Западного фронта и заняли Рудню. Сейчас там идет тяжелый бой за каждый клочок земли. Был приказ Тимошенко удержать рубеж любой ценой, но тем не менее Могилев вчера пал. Витебск и Орша давно уже захвачены фашистами. Солдаты пытаются прорваться к своим или уйти к партизанам в лес. Но, к сожалению, вырваться из Могилевского котла для многих оказалась непосильной задачей. Девятнадцатая, двадцатая и четвертая армии почти полностью разбиты. Сегодня ночью после внезапной мощной артподготовки солдаты 388-го стрелкового полка прорвались из Могилева на запад, а бойцы 747-го, 394-го полков форсировали Днепр и с боями двинулись на восток, где должны соединиться с частями тринадцатой армии. Очень… очень много солдат, офицеров и местных жителей попало в плен или убито. Сейчас все усилия сосредотачиваются под Смоленском. Но и там уже кипят бои. Двадцатая армия оказалась в окружении, и единственной связью с «большой землёй» остается Соловьёва переправа. Вот через нее ставка и готовит контрнаступление…

– Как под Смоленском? Как взяли Могилев? Да этого совершенно не может быть! Что же нам делать? Почему нас не эвакуируют?

Шивков понурил голову. Что он мог ответить измученным тяжелым трудом и переживаниями за близких, сражающихся там, в самом пекле Могилевского котла, женщинам?

– Бабоньки, пожалуйста, собирайтесь, – насилу выговорил он, выходя из комнаты. – Осталось не больше двадцати минут.

Валентина и жители деревни, которые уезжали вместе с ней на работы, вернулись домой. Никто не расспрашивал их и не задавал ненужных вопросов, поскольку о ситуации на фронтах уже знали из новостей, услышанных по отремонтированному Егорычем, семидесятилетним инвалидом Первой мировой войны, радио. Жизнь в деревне замерла в ожидании чего-то ужасного и неотвратимого.

Вскоре страшный сон жителей стал явью: в деревню пришли немцы. Появились они в начале августа. Уже смеркалось, когда совершенно неожиданно в деревню въехала колонна мотоциклов и машин, из которых высыпали гомонившие на чужом языке высокие, широкоплечие люди в незнакомой форме.

Мотопехотинцы с первой минуты пребывания в деревне повели себя как хозяева. Немцы деловито расхаживали по улицам, врывались в дома, выгоняя жителей на улицу.

– Komm raus, komm raus!!4 – слышалось всех сторон. – Schnell!.. Hände hoch!5

– Ой, батюшки! – перепугавшись, шептала баба Матрена, таращась на плечистых высоких солдат. – Чего ж хотят-то, ироды?

– Помолчи, старая, – дергая ее за рукав, вполголоса шикнул на нее дед Михаил, покосившись на автомат, висевший на шее солдата, стоявшего перед ними. – Еще беду накличешь!

– Чего они хотят, Михаил Терентьевич. О чем говорят? – тихо начала допытываться Валя, обнимая одной рукой дочку, а другой – прижимая к себе сыновей.

– Да шут их знает. Не понимаю я тарабарского языка. Может, расстрелять хотят, а может, в плен захватить, чтобы работали мы на них.

– Ох, – вырвалось у молодой женщины, – не дай Бог.

– Вот ты все в тайне молишься своему Богу, – зло покосилась на нее Ульяна. – Не отпирайся, знаю… не треба отнекиваться. А муж-то у тебя партийный.

– Не твое дело, Ульянка, – негромко цыкнула на нее Матвеиха, недолюбливавшая девушку за злой язык. – Во что человек хочет, в то и верит.

– Так пусть помолится сейчас. Глядишь, и заступится ее божок. Его помощь нам точно понадобится сейчас, – не обращая внимания на «сварливую бабку», как за глаза называла она бабу Матрену, заметила Ульяна.