Страх и ужас пронзили его. Мертвецы, постукивая посохами, неотвратимо приближались к берёзе. Сбивая локти, Антон попятился к широкому стволу, стремясь укрыться за ним, и неожиданно провалился в пустоту. Миг, и он летел вниз, в глубокое ущелье, сквозь ветви растущих на склоне деревьев, а они впивались в его тело, в лицо, рвали на части, но он уже ничего не ощущал, когда бездыханный упал на каменистую площадку.

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая…

Да куда ни глянешь освежённым взором,

Отовсюду веет тишью и простором.

(А. Н. Апухтин).

Охотник Пётр Матвеевич проснулся, как обычно, на рассвете. Зажёг лампу, воткнул ноги в калоши и подошёл к печке. Огонёк осветил бледное осунувшееся лицо парня. Глубокие рваные ссадины на щеке подсохли и затянулись. Хозяин перевёл лампу ниже: плечо не кровоточило, опухоль на ноге опала, дыхание было ровным. «Кроме смерти, от всего вылечишься», – довольно усмехнулся он, взял сухари для Чары и вышел на крыльцо.

В тайге стояла предутренняя тишина. Лапы могучих сосен, окружавших избушку, застыли во сне. На желтоватом фоне горизонта неподвижная черемуха у баньки казалась нарисованной. Безоблачное серо-голубое небо предвещало ясный день.

Пётр Матвеевич жил в охотничьей заимке, приютившейся на вершине пологого каменистого склона, заросшего у подножья родниковыми травами. В трёх верстах от него рядом со сгоревшим хутором обитала знахарка Татьяна с внучкой Дарьей, да где-то за Нечистым ущельем в похожей на землянку избе гнездился седобородый дед Фрол. До ближайшей деревни, куда охотник изредка ездил на лошади за продуктами, было почти полдня пути. Оттуда он взял в жёны вдовую женщину, но прожил с ней недолго – напилась она студёной воды из родника, занемогла и быстро угасла. Позже таёжник закопал и старого пса. Остался с лошадью и тремя козами. А несколько зим назад в капкан попалась матёрая волчица. Когда вытаскивал окоченевшую хищницу, увидел чёрный пушистый комочек. Был он такой шустрый да забавный, что охотник не удержался, ласково прижал тёпленькое тельце к щеке: «Ах, ты, волчара моя». Так и приклеилось – Чара да Чара. Вскоре он не представлял свою жизнь без поджарой мускулистой помощницы.

Петр Матвеевич был белобрыс, сухощав, бородат. На широком лице голубели по-ребячески распахнутые глаза, из пшеничных зарослей торчал крупный, свёрнутый набок нос. Родился и вырос он в тайге, в староверческой семье. С детства отличался порывистостью, неусидчивостью, мечтал посмотреть белый свет. Служил на востоке моряком, ходил на торговых судах, попал в кораблекрушение. Выжил кое-как, осел на берегу, устроился на рыбную базу механиком автомастерских.

О прошлой жизни вспоминать не любил, хотя постоянно носил выцветший, перештопанный полосатый тельник. В бурные времена перестройки, уже на суше, ему пришлось два месяца отсидеть в заключении. Однажды весной командировался он в крупный портовый город, где на площади попал в бушующую митинговую толпу. Помятого, ничего не соображающего зеваку притиснуло к памятнику Ленину. Трое мужчин разъярённо стаскивали с постамента упирающуюся женщину с красным бантом на груди. Её горький отчаянный взгляд резанул сердце моряка. Пётр оторвал двух молодчиков, но получил сокрушительный удар палкой в лицо. Сплевывая сгустки крови, нащупал он в кармане свинчатку, бросился к ним и… очнулся на больничной койке. Там и узнал об окончании истории. Одного громилу чудом вытащили с того света, другой стал заикаться, а третьего найти не смогли. В камере, пока шло дознание, измусолил Пётр кем-то забытую потрёпанную книжицу писателя Даля – без начала и конца. Почти наизусть выучил сказку-притчу о журавле, который сидел в поле и думал о том, чтобы хозяйством обзавестись, гнездо свить да хозяюшку добыть. Прочитал и затосковал о доме; вскоре и вернулся в тайгу.