Паолиньо просто ахнул внутренне.

– Может, на сегодня довольно твоих идиотских шуток? – сказала Китри, – вот это для вас главное – согнуть человека, в дугу, чтоб сломать.

– Я не думаю, дорогая Китри, – сказал Паолиньо, – что этот образ подходит к ситуации. Не согнуть, и тем более не сломать. Я понимаю вас, но ведь Вы отбываете наказание за весьма серьёзное деяние. И это обуславливает определённую степень несвободы и насилия, извините. И вам придется… вернее, уже не вам, а немного другой и, наверное, лучшей, Китри, да и не придется, что я говорю, слово какое-то выбрал дурацкое, просто идиотское, нет, вы сами постепенно примете это с радостью… и это максимально гуманно, учитывая ту тяжесть и жестокость, с которой вы… ну, сами всё понимаете…

– Да, я понимаю, меня переделают, и что бы я сейчас ни говорила, это не имеет значения. Меня уже не будет. Такой, какая я есть, настоящей. Меня изуродуют до такой степени, что я смирюсь. Я бы никогда не подпустила его даже близко! Это буду не я, не я! Меня изуродуют, и уродка – запомни это, Алекзандер! – не я, монстр будет тебя любить. Не я, не Китри, тебе меня никогда не получить! Живи с монстром, с подделкой, и помни это! Помни! Не забывай никогда! Ни в постели, ни на кухне, ни с ребёнком!..

– Всё будет по-другому, Китри. Ребёнок, и даже взрослая уже девушка, растут – и тоже всё меняется, и мысли, и чувства, и отношения меняются…

– Зря ты с ней говоришь, Паолиньо. Её сейчас не вразумишь и не отвлечёшь, вся эта хрень у неё сама исчезнет из головы через пару месяцев.

– Подлец!

– Не нужно так говорить, Китри! Помолчи, Алекзандер! Послушайте меня! И взрослый человек меняется! Но это всё тот же человек. Тот же самый! Китри останется Китри. Как повзрослевший человек, пройдя испытания, становится совсем другим и принимает это как благо, и благодарит судьбу. А это всё тот же человек.

– Она не понимает другого! Того, чего они все на самом деле заслуживают! Двенадцать убийств и шестьдесят одно порабощение с расчленением и искажением личности. Слышишь, ты!? Расчленение, а не таблеточки! Что за это нужно было бы с вами сделать? Расчленить и использовать по частям? Негодяйки кровавые! Высшая ветвь! Расскажи ей как это было!

– Нет, Алекзандер, не буду.

Тишину нарушила Китри: – Скажите мне как Элиастелла, как её самочувствие и настроение?

– Самочувствие у нее неплохое. Можно ещё лимонада? Какое удивительно вкусное печенье. А настроение… не знаю даже как сказать… я бы, наверное, определил его словом «Шопен».

– Шопен? В смысле композитор?

– Ну да. Настроение – Шопен.

– Красиво, – пробормотал Алекзандер, – всего одно слово. Как Ваше настроение, господин полицейский? О, вчера поймал бандита и сегодня у меня – Шопен! А до этого был Шуберт на воде и Моцарт в птичьем гаме.

– Так что это за печенье ваше, Китри?

– Печенье купил Алекзандер, а я только назвала его: «Моя прекрасная бабушка», настроение моё такое сегодня – Моя Прекрасная Бабушка.

– Трогательно, да, Паолиньо? Бабушка всё время пытается связаться с внучкой, старушка хочет срочно передать ей семейный рецепт другого печенья, ядовитого.

– А давайте в этот выходной день забудем про бабушек, Марианну и мрачный застенок, – попросил Паолиньо.

– Хотелось бы забыть, господин начальник. Но двенадцать попыток связи за один этот месяц, в том числе совершенно нагло, в выходной, когда люди хотят попить чаю с вареньем и хоть немного расслабиться.

– Это последний раз, когда ты меня забираешь, – сказала Китри.

– Увы, никто больше не имеет права тебя забирать, – заметил Алекзандер, – только этот негодяй, который сейчас с тобой рядом.