Но за чем дело стало, у Малу тоже теплые руки. Она небрежно откладывает журнал, который в любом случае и не думала читать, и ждет, пока медсестра выйдет из помещения, чтобы придвинуть свой стул поближе к старику.

– Я случайно услышала обрывок вашего разговора. И увидела, как вам грустно. Мне очень жаль, что такое случилось с вашим мальчиком. Скажите, а его не Ромео зовут?

Когда я пришла на дежурство после двух дней отдыха, меня ждали две приятные неожиданности. Во-первых, я дежурю вместе с Гийомом, которого срочно вызвали подменить заболевшего коллегу, и хотя его предупредили только в шесть вечера, он все равно умудрился принести выпечку. В свободное время он не вылезает из кухни, даже в выходные. А может, особенно в выходные.

Второй приятной неожиданностью оказалось то, что, когда я зашла поздороваться с Ромео, он улыбался. Наверно, подумал, прикинул, понял и продвинулся вперед. Завтра он нас покидает. Несколько дней мы не увидимся, а потом я встречусь с ним уже в травматологии – остается надеяться, что у него не случится какого-нибудь осложнения, из-за которого его отправят в другое отделение. В конце концов, я к нему привязалась.

– Это нехорошо, ты же знаешь!

– Да знаю я, Гийом. Но как ты умудряешься действовать наперекор тому, что чувствуешь?

– Я не чувствую, так что не с чем бороться.

– Я тебе не верю.

– А я стараюсь не поддаваться.

– Расскажи мне, как.

– Такое не объяснить. Но я не люблю привязываться. Когда привяжешься, потом приходится отрывать от себя, а это иногда больно.

– Но можно ведь и привязаться к кому-то, и потом не мучиться от расставания.

– Думаешь?

– Не знаю.

– Пока ты не влюбляешься в своих пациентов, ладно уж, привязывайся, пускай. Но я на страже, имей в виду.

– Привязаться и влюбиться – разные вещи.

– Грань иногда очень тонкая.

– Не для меня.

– Хочешь миндальное печенье?

– Смотри, например, я очень привязана к тебе, но при этом совсем не влюблена.

– А жаль, – заметил он, улыбаясь.

– Перестань.

– С какой стати. Я очень люблю, когда ты краснеешь.

– Я не краснею.

– До ушей. Хочешь зеркало? Это ты не ко мне привязана, а к моим кулинарным творениям.

– Ты заставляешь меня краснеть и толстеть – и горд собой?

– Желаю тебе потолстеть по другой причине, моя дорогая.

Мы устроились в комнате для персонала, и кофе полился рекой. Приятные минуты. Дежурство и на этот раз спокойное. Я смотрю в никуда. Гийом заполняет бумаги. Мои глаза останавливаются на нем. Он сосредоточен, брови нахмурены, на лбу пара морщин. У него тик. Его челюсть непрестанно подергивается. За внешним спокойствием этот человек скрывает постоянное напряжение. Не знаю, что у него там, за фасадом. Говорит он очень мало. Иногда мне хочется быть такой же, как он. Не испытывать потребности исповедаться перед кем-то и в то же время не страдать от того, что все держишь в себе. Но кто сказал, что он не страдает? Кто сказал, что молчаливые люди не страдают? Что они не замыкаются в своем молчании, чтобы соответствовать навязанному им обществом образу? Плакать нельзя, смеяться – едва-едва, любить или привязываться запрещено, гнев должен быть сдержанным, а радость всегда подозрительна, о нежности и говорить нечего. Глядя на него, я вспоминаю о паре намеков, которые он недавно себе позволил. Казалось, он имел в виду: жаль, что я не хочу отдать свою любовь другому человеку, а разница в возрасте ничего не значит. В итоге я задаюсь вопросом, что он, собственно, имел в виду.

Почему он так сдержан? Вообще-то я не кусаюсь.

На мой взгляд, бумаг ему еще на некоторое время хватит. Иду повидать Ромео.

– Вы не спите? – спрашиваю я.