Открывай окно, брателло! – крикнул он Тимофею

Тот повиновался, но в этот самый момент бандиты-оборотни неожиданно ожили и бросились врассыпную. Ромик выронил револьвер, но успел схватиться кончиками пальцев за подоконник,

Тимоха, выручай! – не своим голосом заорал он. – Разобьюсь ведь на хрен!

Тимофей схватил друга за запястья, но не удержал, поскольку за ноги Ромика тянул вниз сизоносый дворник, действительно напоминавший разгоряченного вождя мирового пролетариата. Затем они полетели вниз, во двор, который успел превратиться в бездонную тюремную пропасть, из черной дыры которой доносились мрачные стоны грешников-диссидентов, вся вина которых заключалась в критике президента. На лице Ромика застыла печальная гримаса, символизирующая собой невозможность победить коррупцию в силовых структурах, дворник же напротив злорадно смеялся. На память о друге у Тимофея остались его наручные часы, остановившиеся на цифре одиннадцать. И вдруг они зазвенели столь громко и пронзительно, что у него оборвалось что-то внутри.

Проснувшись от ужаса, он далеко не сразу сообразил, что герой его сновидений усердно названивает в дверь.

– Ты чего? Заснул что ли? – недовольно спросил Ромик, входя в мастерскую с большой спортивной сумкой.

– Ну да… – вяло отозвался Тимофей, украдкой взглянув на часы.

– Было ровно одиннадцать – вот мистика-то какая! – Кофе будешь?

– Какой ещё кофе? Нам пора выдвигаться!

– Пока кофе не выпью – я не человек, – голосом героя рекламного ролика решительно заявил художник.

– Ну тогда и мне сделай. – Ромик поставил на пол свою сумку, в которой что-то звякнуло, и плюхнулся в кресло-качалку. Затем достал сигарету, закурил и продолжил: – Во-первых, дед живёт в Черёмушках на улице Гарибальди. Во-вторых, машина записана на его имя. В-третьих, вот мой план действий…

Вволю повозмущавшись предложенным планом, Тимофей все-таки дал себя уговорить. После этого друзья спустились к машине, причем Ромик нес свою пресловутую сумку, а Тимофей – свеженаписанную «Аленушку».

Для начала они заехали в Центральный дом художника, на первом этаже которого находилась небольшая галерея с претенциозным названием «Жеманико», что означало всего-навсего сокращенное имя ее владелицы – Жеребцова Марфа Никодимовна. Это была одна из сотни московских галерей, арендаторами которых, как правило, являются бывшие художники или предприниматели с творческими наклонностями. Сама Марфа Никодимовна не могла долго засиживаться в душном помещении галереи, поэтому при первой возможности уезжала на пленэр, оставляя вместо себя некую Софью – худенькую, короткостриженную, плоскогрудую девушку, с большими карими глазами, любившую одеваться в стиле «милитари» то есть в грубые ботинки, майку с надписью «Army» и шорты цвета хаки.

Тимофей поздоровался и передал ей картину, после чего просительно добавил:

– Будь любезна, сказать хозяйке, чтобы оставила тебе деньги за эту мазню. Я за ними завтра заеду.

– Хорошо, – тихо ответила Софья, вскидывая на него задумчивые глаза.

Обрадованный художник пулей выскочил из здания, плюхнулся на сиденье рядом с Ромиком и скомандовал:

– Едем отбивать бабки!

Когда Вика открыла глаза, стрелки настенных часов показывали три часа дня. Она потянулась, перевернулась на живот и широко зевнула, испытывая при этом самую настоящую негу. Так приятно было валяться на постели, зная, что никуда не надо идти, тем более – на какую-нибудь проклятущую работу. Как, интересно, живут те несчастные, которым приходится просыпаться по будильнику и целый день торчать в какой-нибудь конторе за какие-нибудь гроши? О Боже, да это же просто ад!