Впрочем, когда уже сгибалась в позвоночнике спина, и, опускался к груди подбородок Павлика, да руки, упирающиеся в землю, дрожали в локтях, Батанушко приподнимался на коленочках и дул ему в лицо, изгоняя сон и, одновременно, пробуждая. И тогда мальчику слышался размеренный тихий голосок домашнего духа шепчущего, кажется, в сами уши:

– Пшла отсель Дрёма…

И та неведомая Пашке Дрёма и впрямь покидала его. И мальчишечка, часто-часто моргая, пробуждался, тягостно растягивая в разные стороны рот, и поднимая руки, потирал кулаками глаза.

– А кто такая Дрёма? – спросил он у духа в который раз пробуждаясь и громко зевнул, даже немножечко перекосив на сторону нижнюю челюсть.

– Опосля растолкую, – протянул Батанушко, и, вновь вскинув вверх руку, маленечко качнул не сомкнутой рукой в направлении леса.

– Ок, – отозвался Павлик, возвращая нижнюю челюсть в исходную диспозицию и устремляя взгляд в указанном направлении. Лишь немного погодя заметив, что кругом них смолкла не только зорька призывающая поспать, скрипящий сверчок, лягушки, но и соловьи. И наступила тишина. Такая плотная, которая, вероятно, бывает только далеко от городской суеты.

Еще немного того напряженного безмолвия и кроны деревьев самую малость качнули своими верхушками, а может лишь листвой на них висящей. Это легкое волнение, наблюдаемо скатившись вниз по крайним ветвям деревьев, перекинулось на луговые растения, в свою очередь, качнув кончики трав и листву так, что ближайшие из них, склонившись, огладили мальчика и духа, обдав их обоих медовым ароматом. И тот же миг синь глубоких небес зримо поблекла, одновременно, впитав в себя звезды, лишь оставив отдельные из них, но уже только серебристые, притом затаив и само их мерцание.

И также внезапно, как раньше наступила тишина, где-то глубоко в лесу, хранящем сизую сумрачность, вспыхнула яркой крохой зеленая звездочка. Она так насыщенно и призывно засияла, словно кто-то там зажег фонарик. Ее сконцентрировавшийся в одном месте огонек, несмотря на удаленность, смотрелся, вопреки звездам, непрерывным, вроде на него не могли повлиять ни растущие деревья, кусты, ни даже движение самого воздуха.

Павлик, заметив этот одиночный свет, напрягся весь, прищурив глаза, стараясь разглядеть то, что пряталось под тем сиянием. Подумав даже, что, быть, может, кто-то из деревенских возвращаясь из леса, зажег фонарь. Однако огонек наблюдаемо не двигался, оставаясь на одном месте. И мальчик теперь и сам поднял руку, да выставив, как то ранее делал домовой, указательный палец, приоткрыл рот стараясь обратить на свет внимание последнего. Впрочем, упреждая его вопрос, немедля отозвался Батанушко, прижав к своим волосатым губешкам палец и чуть слышно дыхнув:

– Тсс…

И Пашка сразу закрыл рот, опустил вниз руку, прижав ее к вытянутой ноге, так как уже в следующую секунду в нескольких шагах от него словно проступая в стене трав, вспыхнул еще один огонек, только ярко-красный, а потом чуть более удаленно и вовсе пурпурный…

Не прошло и минуты, как лесная даль наполнилась мельчайшими, прямо точечными огоньками, и не менее плотно вспыхнули брызги света в луговых травах. Только если в лесу то были в основном разнообразные оттенки зеленого и желтого бисерного света, то в лугу красного, своим сиянием напомнив Паше прежде наблюдаемый небосвод усыпанный звездами. И этому многообразию звездных светил только сияющих на земле внезапно отозвалась трелью пичужка ее раскатистое «фи… ить, фи… ить» долетело из расположившегося позади мальчика и домового сада бабушки. А уже в следующий момент яркий бисер света вспыхнул и справа, и слева, темно-зеленой, серебристой и синей капелью звездочек. Эти яркие огоньки были хорошо видны как в густоте леса, так и сквозь стебли трав, опять, словно неподвижно замерших на месте.