– Ты же помнишь, что я тебе вчера говорил о моем писательском пути. Ну, о том, что мне все надо самому прочувствовать. Видишь, мы здесь. Это не случайно, – Аркадий вел не успевшую опомниться Лиду по коридору и рассказывал негромким голосом на ухо, как будто открывал ей большую тайну, – значит, из этого я смогу вынести что-то очень важное.

– Из отравления? – по-детски спросила Лида.

– Не обязательно, но из своего прибивание здесь – точно.

Они вошли в палату, оба соседа были на месте. Лида поздоровалась, ей ответили.

Подойдя к кровати, Аркадий достал из-под подушки изношенный молескин в твердом коричневом переплете, в котором всегда жил какой-нибудь инструмент для письма и каракули побежали по странице. Лида, хорошо знавшая это состояние, догадалась, что Аркадий уходил в страну воображений, был уже не с ней.

– Может, тебе что-нибудь нужно купить?

Ответа от Аркадия не последовало, а на страничках блокнота одно за другим выскакивали слова.

– Я тогда пойду?

Аркадий не отвечал.

Лида аккуратно приблизилась к его колючей щеке, осторожно поцеловала.

– Хорошо, – буркнул Серошейкин, не отрываясь от записи.

«Вокруг нас есть знаки, которые помогают, указывают человеку на правильный путь в достижении своего предназначения – это дар, дар человеку, чтобы найти наиболее короткий путь к счастью. Но счастье есть не только радость, это понятие абстрактно-индивидуальное, ибо человек может быть счастлив и в страдании, находя в нем упоение, не подозревая, что уже не может жить иначе. Однако истинная цель счастья – исполнить свое предназначение, выполнение своей миссии на Земле. Все исходит из относительности явлений и понимания бытия, в соизмеримости многого и малого для конкретного человека. Предназначение заложено в нашей личности и обусловлено генетически, «генетическим кодом», то есть подсознательное стремление к своему предназначению – есть счастье для человека, может и не осознанное».

Аркадий писал сбиваясь, не успевая следовать за мыслями, не дописывал предложения, уже начиная другое.

Избавившись от своих рассуждений, Серешейкин захлопнул книжку, поместив ее в низенькую тумбу у кровати.

– Ты что мемуары пишешь? – иронично проговорил знакомый голос из сна.

– Почти, – не желая вступать в беседу и еще больше не желая выдавать причину своего прибытия, Аркадий стал натягивать на углы неказистого матраса измятую простынь.

– Серьезно, писатель? – удивленно произнес все тот же голос.

– Да, – подавляя ком в болящем горле, спокойным голосом отрезал Аркадий, переминая подушку и придавая ей более пышную форму.

– Надо же, я живых писателей ни разу не видел.

Серошейкина в душе позабавило это замечание, он обернулся с легкой улыбкой насмешки и любопытства, чтобы посмотреть на говорящего, скрутил «рулетиком» одеяло.

– И какая же фамилия у тебя?

– Серошейкин.

– Наверное, ты для детей пишешь? Я не слышал.

– Нет, не для детей.

Серошейкин подумал о том, что как важно иметь правильную фамилию для писателя. Первым на ум пришел Антон Павлович Чехов. Губы Серошейкина еле слышно повторили имярек: «Антон Павлович…Чехов. Даже во рту приятно звучит. Может, мне сменить фамилию на какого-нибудь Фениксова. Аркадий Аркадиевич Фениксов. Нет, не очень на слух. Зато критики обязательно напишут: “Возрождение Фениксова на литературном поприще обернулось очередным шедевром”», – представленное потешило Серошейкина. Он даже сел на кровать, чтобы лучше рассмотреть предмет своего хорошего настроения.

Это был молодой парень лет двадцати. Он полулежал на кровати, держа в руках ядовито-зеленый чехол, в который был одет планшет.