Сосиски были готовы. Жара стояла такая, что я разделся и осторожно окунулся у берега. Левее в метрах двадцати он был замусорен, как после глобальной катастрофы, из песка торчали ржавые обломки какой-то техники, колеса и гнутая металлическая дверь. Когда я вылез, у костра лежал старый прожженный кожаный чемодан, похожий на подстреленного сотню лет назад опоссума.

− Половина твоя, − сказал старик и открыл чемодан. – Я нашел это на пожарище.

Сначала я не поверил в то, что увидел. Пока не наклонился и не пощупал. Это были деньги. Разрази меня гром, это был «уазик».

28

В баре было душно как в гробу, кондиционеры не работали, вместо знакомого бармена посетителей обслуживала выпендрежная красотка предбальзаковского возраста.

− Уехал? – спросил я об ее предшественнике.

Она молча кивнула.

− На море?

Она кивнула точно так же, как в первый раз.

− А с кондиционерами чего?

Она лишь пожала плечами.

− Пиво-то хоть холодное?

− Холодное.

− Чего такая неразговорчивая, малышка?

Малышка посмотрела так, что я вспотел лишний раз и поскорее убрался в дальний угол. А как она еще могла посмотреть? Видела она меня в первый раз, а после завтрака с безумцем я был похож на человека, который поставил на себе жирный крест.

В бар я заявился прямо со стариковских владений под обрывом. Не терпелось увидеть Игорька и рассказать о кожаном чемодане. Сотовой связью парень пользовался принципиально редко, считая, что телефон ущемляет свободу. Дома он не засиживался, телевизор не смотрел, не пил, не курил и, вообще, его единственным грешком было засиживаться допоздна в баре со мной и Рыжим.

Я ждал. Пот стекал в штаны. Когда Игорёк постучал по плечу, у меня было готово с десяток шуточек по поводу моего мокрого наряда.

− Ты чего тут делаешь в костюме водолаза? − первым пошутил он.

− Тебя жду. Сейчас утоплю твою голову, про всю свою математику забудешь. Хотя она нам пригодиться, кое-что надо будет посчитать. Мы на пороге новой жизни, юнга!

Пока я рассказывал, как неожиданно и странно обзавелся деньжатами, Игорёк не произнес ни слова. Единственным признаком удивления была похожая на альбатроса складка над переносицей.

− Ты совсем мокрый, пойдем на улицу, − проговорил он, лишь я закончил.

Мы вышли на свежий воздух, хотя таковым его можно было назвать только относительно того, что творилось в баре.

− Знаешь, Игорёк, после того как я увидел эту кучу денег, а там точно было несколько сотен тысяч, меня озарило, − не мог заткнуться я, слова вырывались как пузырьки. – Ничего не надо бояться в жизни. Не сомневаться, будто оказался во власти ложной идеи фикс. Не верить тем, кто говорит, что твои мечты просто блеф, чтобы оправдаться за никчемную жизнь. Не боятся ни жизни, ни смерти, даже когда поймешь, что отсюда не отпустят, основательно не истрепав.

Игорёк стоял задумчивый. Из бара вышел кто-то из завсегдатаев и крикнул нам:

− Адьес, амигос!

Игорёк помахал ему рукой и спросил:

− Читал «Обитаемый остров»?

− Я? Стругацких? Давно…

− Фильм Бондарчук снял.

− Не в курсе, ну и что?

– Это про нас. Мы здесь тонем в океане лжи, живем наизнанку. Массаракш.

− Чего?

− Тамошнее ругательство, означает, мир наизнанку. Невозможно по-человечески жить в таком мире. И получается, по-настоящему живут только те, кого физически корежит от всеобщего надувательства. Можешь называть их свободные люди или моряками, тоже будет недалеко от истины.

− Наверно.

− Ты ведь поэтому горишь идеей уйти в плавание, я правильно понял?

− Ага, − кивнул я тяжелой головой.

− Кстати, в книге еще были мертвые моряки на белых субмаринах. Тебя бы это позабавило, ха-ха, в общем, перечитай.