– Ну и дети пошли! Что ни слово, то хамство.

Лена. Так было написано у нее на бейджике. Я как глянул – сразу понял, что почем. Лены – они все такие. Вроде как с диагнозом.

Пока стюардесса Лена распиналась, я демонстративно зевал, но когда она пригрозила пожаловаться на мои выходки маме, конечно, не выдержал и сказал:

– А вы знаете, что жестокое обращение с инвалидами карается законом?

Естественно, ни о каком таком законе я знать не знал, но от всей души надеялся, что и моя Лена была далеко не первой ученицей в школе.

– Инвалид? – хохотнула эта двоечница. – И в какой же, простите, области?

– Вот в этой, – кротко сказал я и дернул себя за штанину.

– Ой, – смутилась Лена. – Извини. Я же не…

Она нервно скрестила на груди руки, так, словно хотела прикрыться. Потом резко отняла, вроде как поправить волосы. Я видел, еще секунда, и она просто убежит куда глаза глядят. Может, даже в иллюминатор выпрыгнет. Эта мысль меня страшно развеселила.

– Ничего страшного, – я довольно погладил протез и улыбнулся ей почти по-свойски. – Мы, инвалиды, люди привычные.

Лена послушно кивнула.

– Хочешь, я тебе колу принесу? – пролепетала она чуть не плача и, не дожидаясь моего ответа, попятилась, усевшись на плечо моему знакомому дядьке.

– Осторожнее, девушка! – возмутился он. – Вы мне газету помяли.

«Ну хоть кто-то додумался газету помять», – злорадно подумал я и тут же простил Лену вместе со всей ее глупостью.

На самом-то деле там и прощать-то было не за что. Она же не виновата в том, что я инвалид. Просто эти ее руки то здесь, то там. И лицо – сплошное раскаяние. Могла бы быть проще! Сказать: «А, протез. И что? Разве это дает тебе право быть уродом?» Вот тогда бы я ее зауважал. Потому что нет, конечно же, не дает, и я это знаю. Меня просто бесит, как все реагируют. Как будто это их вина, поэтому со мной нужно особенно церемониться и вести себя так, словно я не просто трагичный калека, а вообще при смерти. Как будто всё – без этой проклятой ноги никакой жизни у меня больше не будет!

А я и сам это знаю, без них. И не надо мне об этом напоминать каждый раз! Я в закреплении материала не нуждаюсь.

– И почему Минск? – спросил я маму, пока мы ждали багаж. – Папа же вроде из Витебска.

– Из тех мест, да, – мама устало кивнула. – Но туда пришлось бы лететь с пересадками.

– Значит, все-таки Витебск? – уточнил я, хотя все и так было очевидно. Правильно, где еще хоронить человека, если не на родной земле. Папа сам так говорил. Не помню к чему, но что-то такое когда-то было.

– Наш чемодан, – так и не ответила на мой вопрос мама. – Постой с близнецами.

– Сама постой, – я резко двинул в сторону багажной ленты. Мама, естественно, за мной, волоча за собой упирающихся близнецов.

– Не хоцю цемадан! Я пать хоцю, – выл Ерёма.

– Не очу спась. Очу ушать ашу – подпевал ему Сёма.

Я схватил чемодан первым и стал тащить его изо всех сил. Тяжелый, гад. Весил, наверное, тонну!

– Отдай! – мама отпустила близнецов и вцепилась мне в руку.

– Не отдам, – пыхтел я упрямо. И мама тоже пыхтела.

Я вот представляю, как это выглядело со стороны – наше с мамой сражение! Пассажиры, проходившие мимо, косились на нас вовсю. Наверное, думали: «А, это же та чокнутая семейка из самолета!» Мы ведь когда приземлялись, близнецы такой ор устроили. Весь салон переполошили. Я решил их приструнить, пригрозив, что сейчас отдам вот той тете Лене. Не знаю, может, у них с этим именем тоже какие проблемы, но орать они меньше не стали. А Сёма еще и визжать начал.

А лысый дядька сказал:

– Сумасшедший дом какой-то!

Мама сразу завелась – я по лицу видел, но спорить не стала. Она просто сказала своим особенным голосом: