На эскалаторе все и началось.

Я наступил ей на ногу. Какая-то бабка перед эскалатором затопталась, как будто в воду собралась прыгать, заметалась из стороны в сторону, я отпрянул от этой иногородней старухи, и наступил на ногу Ели завете. Она ойкнула.

– Извините, пожалуйста… – сказал я, и тут меня вместе со старухой впихнули на эскалатор. Старуха вцепилась в мое плечо и мы так поехали, как скульптура. Елизавета плыла сзади и как только меня не называла. Мне удалось освободиться от бабкиных рук уже внизу (народ смеялся над нами – это со мной часто такое случается), я повернулся к Ели завете, чтобы хоть как-то ее заставить замолчать, и она сразу замолчала. Я снова отвернулся, чтобы сойти с эскалатора вслед за прыгнувшей старухой, но она (Елизавета) схватила меня за локоть и снова я чуть не упал.

– Ну-ка, ну-ка! – закричала она. – Что-то я тебя не разглядела!

И она бесцеремонно поставила меня к стене и начала рассматривать. Не вырываться же от этой психопатки?

– А ну, сними шапку, – приказала Елизавета, и сняла с меня шапку. – Ты смотри, неужели сами вьются?..

Тут я вырвался и пошел к поезду. Я не оглядывался, но почему-то был уверен, что она идет за мной. Я заскочил в вагон, двери захлопнулись и придавили Елизавету. Надо было мне разжать двери и вытолкнуть ее, а я зачем-то впустил ее в вагон. С того все и началось. Она начала смотреть на меня в упор, прямо в глаза. А я этого страшно не люблю. Я прошел по вагону, сел на свободное место, достал книгу – учебник «Теоретическая механика» – стал читать. Я пробовал читать, а прямо передо мной стояла Елизавета. Я видел ее желтые сапоги с медными шпорами и блестящий нежно коричневый мех шубки. Я не разбираюсь в женской одеж де, но по-моему, она была одета, как взрослая женщина. Я даже не могу понять, симпатичная она или нет. За весь месяц я ни разу не задержал на ней взгляда, потому что тогда – конец. Тогда она уличит меня в этом и… не знаю, чем это закончится.

Почему-то маме она очень понравилась. Это было в тот же вечер. Она вошла вместе со мной в прихожую и сказала:

– Уфф, ну вот. Теперь я спокойна. А то, вы понимаете, Мария Павловна…

– Мария Петровна, – поправила ее мама, не меньше меня ошеломленная.

– Ну да, конечно! – сказала Елизавета. – Он же такой рассеянный, беззащитный! А время позднее. Знаете, сколько бандитов на улицах? Ну, я пошла. Дело сделано.

И она ушла.

– Кто это? – спросила мама.

– Откуда я знаю? – сказал я, но тут же, чтобы смягчить невольную резкость, немного приврал: – Знакомая одна. Даже имени не знаю.

– Какая решительная, – сказала мама с непонятным выражением.

– Даже слишком, – сказал я. – Суперрешительная.

Через неделю Елизавета уже таскала белье в прачечную.

Если я стану рассказывать сейчас, сколько раз я вырывал у нее ру ку в кино или даже в комнате, когда мы смотрели телевизор, а мама была на кухне, сколько ее записочек я рвал, не читая, то не хватит целого вечера на этот рассказ. От одного, правда, я отучил ее сразу – от привычки лапаться в подъезде. Она, как тогда в метро, поставила меня к стене и с каким-то урчанием схватила одной рукой за талию, другой за шею и впилась в губы.

Я живо завернул ей руку за спину!

Она так зарыдала! Даже извиняться пришлось. В этот момент я чуть было не совершил решающую ошибку: моя рука потянулась погладить ее волосы, но она вдруг вывернулась и укусила меня в ладонь. И я понял, что все ее поступки направлены на обладание. Мне стало страшно.

А мама была в упоении от Елизаветы.

Елизавета вместе с родителями торговала итальянской мебелью. Де нег у нее было столько, что мама смотрела на нее без всякой мысли, с одной только преданностью. Пока воспитывала меня, ни разу не расслабилась, но появилась Елизавета и она потеряла волю. Елизавета приносила шейку, груши, сыры, креветки, фисташки, шоколад и мама каждый вечер ждала ее, нетерпеливо поглядывая на часы. Мне казалось даже, что она облизывалась. Елизавета приносила еще и хлеб, пышный, белый, и масло, сочащееся и желтое. Мама делала стойку – Елизавета заваривала чай, ре зала хлеб, намазывала масло, покрывала его розовой пластиной рыбы…