Складывалось такое чувство, что у этого парня, совсем "не все дома"или просто его развели как лоха.

Эта барахолка могла продолжаться ещё долго, пока ею не заинтересовались сопровождающие. А именно старший мичман, по прозвищу Врунгель.

Когда он случайно узнал историю и планы облапошенного парна, он долго смеялся над его простофильством.

– Кто ему буфет отпавъят его бъяхло? – объяснял он интересующим новобранцам:

– Вместо вашего бъяхя, выдавут вам военную фому. Коневштно по пъявилу, всё что на вас, по жеанию довжно отъпавъятся домой. Но как пъявило ни кто этим занимвся не будет. Что поючше забеют себе, что не нужное в печьку.

– Да и увидят вас в такой поъептушиной одежде стаежлужащие на ръяспеделительеом пункте, съязу отдъючат. Для них вашего бъяхло тема для нажъывы – добавил Врунгель, как всегда поучительно.

Правду он говорил или это была его очередная флотская байка, оставалось неизвестным, но слова старшего мичмана мгновенно облетело вагон и произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Будущие войны, стали срочно избавляться от этого "дембельского комка или атестата", название, которое дал Врунгель, всему этому паленому отрепью.

Ещё час назад этот маскарад был писком моды, в кругах призывников, теперь же их фуфайки и зафорсмаченные куртки не стоили ломаного рубля в базарный день.

Пацаны кто был пошустрее, начали производить обратный обмен, те кто не смог просто стал заритушовывать и выводить сделанные надписи.

Наиболее отчаявшиеся бедалаги, не найдя ничего более лучшего и остроумного, стали просто рвать на себе одежду. Мотивировали они это тем что бы не досталось "ни себе не врагу"их обноски. После такой варварской работы, в своих отрепьях, они походили на огородных пугол.

Началось "Великое переселение народа", как сказали бы на флотском жаргоне, то бишь массовое бурление, волнение или кипишь, связанное с каким либо событием.

Облапошанный парень, чуть ли не со слезами на глазах, носился по вагону со своими "дембельским атестатом"предлагая за него, хоть какую нибудь одежду, не подвергшуюся вандализму арт-художника. Но какая могла быть сменная одежда у других, таких же как он бедолаг, которые отправлялись в армию. Пару носков, трусы на смену, вот и весь гардероб призывника.

А на дворе стоял не май месяц, в одних трусах и майке далеко не уйдёшь. Даже до распределительного пункта не доберешься, где будущих войнов ждало амбундирование. В конце концов, над этим чудиком сжалились и помогли ему одеться "всем миром"

– Врёт наверное как всегда старый хрычь – бубнил Санек, тщательно исправляя надпись на свою фамилию.

– И язык то ему точно подрезали, за такие галимые шутки – злобно язвил он, теми самым ругая Врунгеля.

– Может и не врет. Всё же не Врунгель нас заставлял малевать свои портки. Сами дебили на это решились, а только потом башку свою включили – отозвался Ванька, так же занятый заретушовкой.

– Складно базаришь братан. Не его в этом вина. Какой то долбаеб это придумал и мы на эту шнягу повелись – согласился Санек.

– А ****ы получить ни за *** реально нет желания. Хотя кому мы на *** нужны. Какая разница в чем я одет и что на мне написано…

– Бля убил бы суку кто это придумал… – продолжая свою работу, ругался Санек.

А поезд в это время продолжал идти своим ходом, увозя новобранцев всё дальше от своих родных мест, приближая их к местам своей службы.

Ночью проездом был город Тамбов. Здесь Соколов стал невольным свидетелем и участником одного трогательного момента.

Выйдя перед сном в туалет, Ванька решил в тихаря покурить в тамбуре вагона. Здесь, в полном одиночестве уже находился один парень из старшинского состава. Он стоял спиной к входу, глядел в окно на проходящий мимо город, курил и о чем то тихо говорил сам с собой.