4. 4

Молот

В тот день меня знатно отмудохали.

Конечно, идя на бойню в такую клетку, ты должен понимать, что есть определенные риски. Тебе могут что-то сломать, что-то разбить или просто раскромсать всю морду об решетку. В конце концов, тебя могут победить. Или даже прикончить одним точным ударом в висок. Но я не был готов к тому, что меня будут держать как свинью и метелить кастетом на виду у всех. Просто ради развлечения, ради наказания. Показательная порка для тех, кто еще сомневался — можно ли смотреть на девку Зверя. Можно ли ей улыбаться. С ней говорить, прикасаться к ее рукам или не дай бог щеке.

Она неприкасаема. Буквально. И этим все сказано.

Является ли это синонимом удачи и крутости, везения, обычного женского счастья — навряд ли. Мне эту девчонку жаль. А еще жаль себя. Но не потому, что я похож на чмо с разбитой рожей. Нет. На войне тебя и не так могут раскрасить. Мне было жаль, что она не моя. Хотелось с ней поговорить, пообщаться. Узнать ее лучше, пофлиртовать, бросить пару комплиментов, угостить чертовым пивом наконец. Да что угодно — просто поболтать с ней и сбить эту дурацкую оскомину… Из-за которой я полез прямо в пекло. И огреб по самое не балуйся.

Словом, идиот. Мне не стоило этого делать. Мог подохнуть. Семья бы тосковала. А я думал только о себе в тот миг. Урод. Если бы не Вика, он меня добил бы. Зверь бы не оставил меня в живых после такой наглости. Пожалуй, хватит играть с огнем. Пора завязывать с этим ребячеством — больше я в то место ни ногой. А девчонка — она не для меня, это факт. Пора бы с этим смириться.

Меньше думаю о ней — меньше проблем у всех, включая ее саму.

— Еще по одной, — сказал я бармену, отодвигая пустую рюмку. — Можно сюда же. Мне пофиг. По пятьдесят для меня и моего друга.

Мы сидели с Саней в баре, просто выпивали. Он был моим боевым товарищем — прошли вместе многое, но о прошлом говорили мало. Обычно, когда думаешь о тех годах, то просто молчишь. Пьешь и молчишь. И если Саня делает так же, то ты прекрасно понимаешь, где он мозгами. Мыслями он там, куда не хочешь возвращаться. Но оно не отпускает — это место, это время. Ты в нем словно остаешься навсегда и только уверяешь себя, чтоб забыл и научился жить нормальной жизнью. На гражданке.

— Ну так будешь мне рассказывать, откуда репа страшная такая? — добивался Саня правды. — Кто вас так разукрасил, мастер? — сделал он ударение на последнем слове, чтобы как следует меня поддеть. Потому что это стыд, испанский стыд. Ведь я и правда мастер спорта, мать его так. А хожу с раскрашенной мордой, как у гопника в подворотне.

— Хватит уже. Я тебе все сказал.

— Да нифига ты не сказал мне, друг. Кто были эти мрази?

— Какие-то уроды пьяные. Я не видел их лиц. Было темно, я менял колесо на пустом участке дороги. Кто-то тормознул, вышли пара уродов. Один держал — другой бил.

— Один держал — другой бил? — повторил Санек с ухмылкой. — Вот это ты совсем врать не умеешь, Молот. Ты вообще крутой мужик. Я серьезно. Ты ведь знаешь, как я сильно тебя уважаю. Ты сам меня не раз вытаскивал из таких жоп, что мне даже стыдно об этом рассказывать кому-то. Если бы не ты, я бы уже давно был труп. Моя малая получила бы похоронку, понимаешь?

— Не чокаясь, — поднял я стопку и вылил все в рот привычным движением.

Саня молча кивнул и повторил за мной.

Мы помолчали минуту в память о тех, кто уже никогда не постареет. Шестьдесят секунд молчания — это все, что мы могли теперь сделать для них. Их уже нет, а мы есть. И обязаны помнить погибших. Но при этом жить так, как могли бы жить они. Жить нормально и достойно. Не делать откровенных глупостей, как я в эту пятницу.