На вторые сутки лыжного похода в груди нервно защекотало. Поднявшись на перевал, Викентьич невольно воскликнул: «Лепота-то какая»! Внизу у подножия горы раскинулся Град Сварога. Солнце начинало прятаться за гребнем горы и последние его лучи освещали жилые постройки. Возникала оптическая иллюзия, казалось, что Град Сварога светится неземным ярким светом. Весь. Изнутри.

Убежище затворников покорило сразу. Рубленные добротные деревянные избы были выстроены лучами от большой площади, в центре которой находился языческий храм. Храм Сварога. Он был высоким и круглым, а крыша его – остроконечной, состоявшей из шестнадцати по радиусу углов. На ней разместились девять небольших куполов. Внутри храма стояла вырубленная топором из крупного дуба шестиметровая статуя Сварога. Он был в кольчуге, в правой руке его находился огромный меч, опущенный в землю. Крупная ладонь левой руки была прижата к солнечному сплетению на груди. На голове Сварога был шлем с изображением взлетающего орла. Причём идол не был вкопан, он был вырублен из живого дерева, и укрепился в земле уже высохшими, но до сих пор ещё крепко державшими его корнями. Именно здесь трижды в день собирались жители таёжного городка для того, чтобы молиться своему языческому богу.

– Слава Сварогу! Слава Сварогу! Слава Сварогу! – эхом разлеталось из храма, когда Викентьич, Митя и Топой спускались в долину.

Путешественники дошли до крайнего дома и Топой велел остановиться:

– Варфоломей не любит, когда приходят незвано. А предупредить его не удалось. Здесь подождём. Кто-нибудь да объявится.

И тут же из-за угла вынырнул странный персонаж в очень потрёпанном полушубке, и непонятно в каком уборе на голове. Топой вместе с ним отошли в сторонку и долго шептались. Викентьич не слышал о чём, но заметил, что абориген, как его он для себя окрестил, был недоволен и постоянно тыкал варежкой Топою в грудь. Потом переговоры резко прекратились, и незнакомец исчез также неожиданно, как будто растворился в наступающей темноте.

Топой вернулся к Мите с Викентьичем. Видимо выругался на хакасском и, как отрубив, произнёс:

– Надо ждать немного. Ничо, всё будет путём.

Викентьич и Митя молчали. Они уже убедились, что если Топой не хочет говорить, то и разговорить его не получится. Примерно через полчаса к ним подошёл высокий крепкий мужчина лет шестидесяти. Осмотрел их внимательно, словно изучал, затем улыбнулся в шикарные волнистые усы и с хорошо знакомым московским акцентом заговорил:

– Ну, здравствуйте, москвичи и хакасы. Надеюсь, не замёрзли? Все разговоры и вопросы – не сейчас. Сначала я вас накормлю, напою, да и спать потом уложу. Тогда уж и поговорим. Громов меня зовут. Жить будете у меня. Ну что, идём?

И не ожидая ответа, Громов развернулся и пошёл. Викентьич, Митя и Топой спешно захватив стоявшие в снегу лыжи, почти побежали за ним бегом. Они шли за новым знакомым и продолжали восхищаться таёжным городком. Избы были не похожи друг на друга, но сложены из крупных брёвен в одном стиле. Возникало ощущение, будто модный архитектор потрудился в глуши.

Громов оглянулся и, словно читая мысли, произнёс:

– Музей деревянного зодчества. И не только. Мы ещё и заповедник истинно славянского уклада жизни. Вот мы и пришли.

Изба Громова также находилась на окраине городка, только с другой стороны поселения. Она была не очень большой, метра четыре на четыре. В избе стояла небольшая русская печь, сложенная из камня и глины. От неё по всей избе растекалось тепло. Комнат в избе не было. В центре стоял большой деревянный стол. Накрытый уже. Викентьич заметил в чугунке отварную в мундире картошку, рядом в большой тарелке развалился судя по всему отварной петух, стояли также большие тарелки с квашеной капустой, соленые огурцы в рассоле, а на вышитом полотенце лежал большой каравай черного хлеба с большим шматом сала. Викентьич сглотнул слюну, заметил широкую улыбку Мити, который уже потирал ладони, внимательно осматривая деревенский стол.