У него были другие привычки, не столь пагубные, но достаточно неприятные для основного наследника, и главной из них являлось пристрастие к хранению огромных сумм денег в потертой жестяной коробке, которую Пенхаллоу прятал в одном из шкафчиков своей допотопной кровати. Он мог накопить там несколько сотен фунтов, а потом щедрой рукой пустить их по ветру. Сунуть кучу мятых купюр кому-то из своих детей, если тому посчастливилось угодить ему, одарить золотыми монетами слуг, послать кого-то из сыновей или старину Рубена за антикварной мебелью, продающейся с молотка, открыть перед викарием заветную коробку и предложить ему любое пожертвование на бедных или ремонт церкви – в общем, воображать себя царем Мидасом, купающимся в золоте. Отец вынуждал Рэймонда привозить ему из банка деньги, угрожая послать туда с чеком Ублюдка Джимми, если сын откажется выполнять приказ.

Сейчас в кармане у Рэймонда как раз был один из таких чеков, врученных ему родителем во время утренней беседы. Их ежедневные встречи редко проходили без трений, но сегодня разразилась настоящая гроза. Рэймонд отправился к отцу после завтрака и застал его в ярости, последними словами поносящим Марту, которая убиралась в спальне. При виде сына в глазах Пенхаллоу вспыхнул злобный огонек, и он немедленно набросился на беднягу. В подобных ситуациях Юджина обычно спасал бойкий язык, а Ингрэм и близнецы моментально выходили из себя и, не стесняясь, орали на папашу, забыв о сыновнем уважении к родителю. Рэймонд же молча стоял у камина, засунув руки в карманы бриджей и насупив брови. Ничто так не злило Пенхаллоу, как это мрачное самообладание и упорное нежелание вступать в перепалку.

– Ты что, оглох? – орал Адам, приподнявшись на кровати. – Надулся как мышь на крупу! Слова доброго от него не услышишь!

– Когда закончишь, взгляни вот на это, – холодно произнес Рэймонд, кивнув в сторону бухгалтерских отчетов, которые он положил на столик рядом с кроватью.

– Надо было сделать из тебя бухгалтера, – ухмыльнулся Пенхаллоу. – Ты был бы счастлив всю жизнь корпеть над цифрами.

Насмешка не произвела эффекта, и Пенхаллоу перешел к общей критике ведения дел в поместье. Вскоре он заявил, что, по словам Ингрэма, из жеребенка по кличке Демон ничего путного не выйдет. На самом деле Ингрэм ничего подобного не говорил, но этот выпад заставил Рэймонда покраснеть.

– Он – то, что надо, – произнес он.

Пенхаллоу уже забыл, что хотел разозлить сына, и с недоверчивым видом сдвинул брови.

– То, что надо, говоришь? А не рано ли судить? Лопатки у него отцовские?

– Лопатки и предплечья отличные. Круп сильный, колени подвижные, суставы высокие и широкие, – перечислил Рэймонд.

– А спина? Давай выкладывай! Помнится, у его матери…

– Спина короткая, круп длинный.

– Я должен посмотреть на него, – буркнул Пенхаллоу. – Ты его уже вывел?

– Две недели назад.

– Куда поставил?

– В верхний загон.

– А сколько там еще?

– Трое.

– Правильно, – кивнул Пенхаллоу. – Больше четырех однолеток в загон помещать нельзя. Готовишь его на продажу?

– Да.

– Прямо заправский барышник! Откуда что взялось.

Рэймонд молча пожал плечами. Пенхаллоу снова впал в хандру и, решив хоть как-то досадить сыну, сообщил ему о своем намерении вернуть Клэя в Тревеллин.

Это задело Рэймонда, хотя и не вызвало той вспышки гнева, на которую надеялся папаша. Не дать Клэю закончить курс, значит, просто выбросить деньги на ветер. Рэймонда бесило, что отец выкладывает приличную сумму, чтобы воткнуть Клэя в контору, которую тот немедленно бросит, как только Пенхаллоу отдаст концы. И зачем вообще тащить его в Тревеллин? Здесь и так уже предостаточно любимых братцев. И когда в довершение всего Пенхаллоу объявил, что Обри хватит ошиваться в городе и он намерен вернуть его домой, Рэймонд плотно сжал губы и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.