И бедняга зарыдал, как ребенок, на груди своего тестя.

Что же касается молодого кузена, за которым я все время исподтишка наблюдал, мне показалось, что по его губам раза два скользнула насмешливая и торжествующая улыбка. Это возбудило мое подозрение, и, когда обманутый муж вручил мне жалобу, составленную по всем правилам закона, я отпустил их и приказал одному из моих агентов следить за кузеном новобрачной. В тот же вечер сыщик доложил мне, что наш молодец превесело обедает в одном ресторане, близ Северной железной дороги, с той самой женщиной, которую он в эту ночь похитил.

Я немедленно отправился по указанному адресу и застал преступную парочку. Молодая женщина решительно отказалась возвратиться к мужу. Кузен-похититель, разумеется, получил должное возмездие, но он скоро утешился, сделавшись счастливым супругом своей кузины. К тому же теперь он занимает очень хорошее место.

Приблизительно около этого времени, префект полиции задумал назначить помощника господину Тайлору, начальнику сыскной полиции. Особенного внимания господина Граньона удостоились два комиссара из предместий: Кошефер, комиссар Булонского квартала, и я. Нам обоим предложили представить подробный отчет о различных следствиях, которые велись под нашим руководством. Господин Граньон был в большом затруднении, так как оба мы оказались одинаково достойны. Должно быть, ему пришлось бросить жребий, и этот жребий пал на меня: я был назначен на вновь открывшуюся должность.

Господин Тайлор, который был превосходным человеком, несмотря на свой несколько холодный тон, очень обрадовался молодому и энергичному помощнику и встретил меня чрезвычайно радушно 6 октября 1886 года, когда я явился в сыскное отделение занять назначенный мне пост.

– Милейший господин Горон, – сказал он мне, – для начала вам предстоит исполнить обязанность, которая, может быть, произведет на вас сильное впечатление. В нынешнюю ночь казнят Фрея и Ривьера, и вам придется отправиться будить Ривьера, а мне – Фрея.

Легкая дрожь пробежала по моему телу.

Правда, я видел, как расстреливают несчастных инсургентов в Аргентинской республике, и видел также в Буэнос-Айресе, как вешали на большой рее взбунтовавшихся американских матросов, и, признаюсь, эти воспоминания носили самый мрачный характер. В Ренне, в качестве резервного лейтенанта, я даже командовал отрядом солдат, расположенных около гильотины… Но мне никогда не случалось видеть движений ее страшного рычага и блеска опускающегося ножа.

И вот, мне предстояло теперь самому разыграть некоторую роль в мрачной драме. Я должен был разбудить одного из тех, кому вскоре придется навеки закрыть глаза. Мне представлялся случай проследить шаг за шагом психологию смертной казни, и я не без тревоги ожидал этого совершенно нового для меня впечатления.

Однако, по странному свойству моей натуры, я никак не мог отделаться от мысли, что капризная судьба, как говорится в простонародной поговорке, выдвигает передо мной телегу раньше, чем быков, то есть что, не задержав еще ни одного злодея, я буду участвовать в мрачной церемонии совершения смертной казни над двумя убийцами.

Господин Тайлор поехал со мной к генеральному прокурору, который дал нам последние инструкции и вручил повестки, которые мы должны были разослать всем лицам, обязанным присутствовать при казни: духовнику, полковникам республиканской гвардии и сенской жандармерии и пр.

Вслушиваясь с величайшим вниманием в распоряжения генерального прокурора, я заметил вдруг какого-то субъекта, съежившегося в слишком широком для его фигуры сюртуке. Он сидел неподвижно и как-то неуклюже держал в больших, толстых руках огромный дождевой зонтик. У него был такой жалкий, приниженный и печальный вид, что у меня невольно мелькнула мысль, уж не его ли завтра будут казнить. Он ежеминутно прерывал генерального прокурора, но таким тихим, робким голосом, что я мог уловить только беспрестанно повторявшееся слово: машина… Нужно охранять машину… Необходимо поставить барьеры вокруг машины!..