– Мой добрый совет: будьте осторожнее с нею, мадемуазель. Она якобинка. В Кане я несколько раз видел её выходящей из дома Легодье. Вы не знаете Пьера Легодье с улицы Каноников? Маленький щуплый человечек с всегдашней улыбочкой на лице. В Кане все знают о нём.

– Что о нём знают?

– Гнусный тип. Он ещё при Сартене[38] был тайным осведомителем. Немало людей по его доносам угодило за решётку. Он и на меня однажды донёс, чтоб ему лопнуть! После того, как учредилась Коммуна, он стал доносить на аристократов. Несчастный мсье Байё, о котором я рассказывал вчера, был взят как раз по его доносу. И вот у этого презренного мушара[39] оказываются какие-то дела с нашей попутчицей. Не исключено, что она везёт в Париж его очередные доносы…

Похоже, канский гуляка был встревожен не на шутку и стремился предупредить молодую спутницу о возможной опасности, исходящей от благообразной на вид дамы, возвращающейся из гостей со своей очаровательной дочкой. Для нашей героини, едущей в столицу по чрезвычайному делу, предостережение такое было отнюдь не лишним, но ей не хотелось признаваться в этом случайному попутчику.

– Положим, Легодье – мерзкий доносчик. Допустим также, что гражданка Прекорбен ему подстать. Но отчего я должна её остерегаться? Мне-то чего бояться?

Флоримон поднёс ладонь ко рту, хотя и без того говорил едва ли не шёпотом:

– Она видела вас в компании бежавших из Парижа депутатов и уверена, что вы их единомышленница.

– Что ж с того? – усмехнулась Мария. – Почему вы думаете, что это может мне как-то повредить?

– Вам виднее, мадемуазель. Моё дело – предостеречь, а вы поступайте, как знаете.

Она поклонилась и проговорила со всей учтивостью:

– Нисколько не сомневаюсь в ваших добрых чувствах ко мне, гражданин. И всё же, смею вас уверить, вы зря беспокоитесь за меня.

– Что ж, мадемуазель, – поклонился в свою очередь Флоримон. – Прощайте.

С этими словами они расстались, чтобы не встретиться больше никогда. Их пути разошлись бесповоротно. Марии не суждено было узнать, что сталось с этим необычным и в чём-то даже симпатичным человеком. А судьба его была незавидна. Ведь на горизонте маячил сентябрьский закон «О подозрительных»! Как ни ловок и увёртлив был Луи Вамбаз по прозвищу Флоримон, ему пришлось-таки поплатиться за свой острый язычок. В ноябре того же года уголовный трибунал Кальвадоса приговорил его к изгнанию из страны. Впрочем, в такое время, когда гильотина работала бесперебойно, можно сказать, что провинциальному остряку ещё повезло. Он уехал в Бельгию, потом перебрался в германские графства, и там, между Рейном и Одером, следы его окончательно потерялись. На родину он не вернулся, и никто из земляков о нём больше ничего не слышал.

Мария спешила к кафедральному собору, полагая, что раз там центр города, то и муниципалитет находится где-то поблизости. Но это было несколько не так. Сидящий в открытой лавке колбасник объяснил ей, что от собора нужно свернуть на улицу Орлож, именуемую теперь улицей Брута, пройти башню с часами, повернуть направо и двигаться до тех пор, пока она не окажется между двумя большими зданиями: направо будет театр, а налево Дом Коммуны. Путь был не то чтобы дальний, но и не такой короткий, как ей бы хотелось. Беседа с Флоримоном отняла у неё четверть часа, так что времени на путешествие оставалось совсем немного.

Она прибавила шагу, стараясь не сбиться с того пути, который указал ей лавочник. Скорее бы найти муниципалитет! Наверняка Жан Ипполит сейчас заседает там вместе с другими администраторами, приехавшими из Кальвадоса. Вот изумится он, встретив её здесь, на полпути из Кана в Париж, почти на передовой войны с анархистами! Как вытянется его лицо при виде той, которую он только что оставил в Кане, чтобы она сидела там, сложа руки, и дожидалась его возвращения из славного похода! И в эту самую минуту, когда он ещё не успеет опомниться от изумления, можно будет сказать ему несколько слов на прощание, поцеловать в щёку и стремительно скрыться.