– Дорогая кузина, я бы с радостью пошла с вами к мсье Бюнелю. Но, увы, я должна ехать.

– Отложи выезд.

– Но я уже заказала себе место в дилижансе и заплатила вперёд!

– Матерь Божия, Пресвятая Дева! – всплеснула хозяйка ладонями, поднимая глаза к потолку. – И хватает же у неё денег разъезжать туда-сюда! Скажи: откуда у тебя деньги? Своими руками ты ни одного су не заработала.

– Я откладывала из того, что присылал мне отец, – обиженно молвила Мария; ей стало неудобно перед Леклерками, которые могли подумать, что она сидит нахлебницей на шее у бедной старушки.

– Когда нужно что-то для дома, по хозяйству, у неё денег нет, – продолжала ворчать Бретвиль. – А как на карету: нате, пожалуйста…

– Неправда, кузина. Разве я когда-нибудь скупилась на съестное, что полагается к столу? Почти все свечи в этом доме куплены мною, иначе мы бы сейчас сидели в потёмках при одной вашей лампадке. Подтверди, Габриель!

Обращённый к кухарке призыв остался без ответа. Хотя Габриель сочувствовала Марии, но открыто встать на её сторону не решилась, боясь вызвать неудовольствие старшей хозяйки. Нет, против мадам Бретвиль она ей не помощница. Прислуге встревать в господские дрязги – только себе во вред. Остановить назревающую перебранку мог лишь Огюстен Леклерк, слывший у престарелой вдовы рассудительным человеком и в то же время пользовавшийся доверием Марии. Он и в самом деле открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот самый момент мадам Бретвиль сбросила Минетту с коленей, поднялась и, ни слова не говоря, удалилась в свою спальню.

Леклерк перевёл дух, а кухарка удивлённо повела головою: впервые за два года старая госпожа уступила своей квартирантке и не подняла брошенную ей «перчатку». О, это что-то новенькое! Поле боя осталось за молодой госпожой. Неужели слабеет всевластная помещица, плоть от плоти господских кровей, пред которой некогда дрожали не то что дворовые девки, но и крепкие деревенские мужики?! Если так пойдёт и дальше, то глядишь, через месяц-другой хозяйки Большой Обители поменяются местами, и молодая будет командовать старой. Хотя, впрочем, ещё неизвестно, как всё сложится… По напористости и упрямству обе эти дворянки вполне достойны друг друга.

– Благодарю вас, мсье Леклерк, – сказала Мария прежде чем выйти из-за стола, – сегодня вы были весьма предупредительны. Мне хочется также поблагодарить вас за всегдашнюю помощь, оказываемую мне, и за ваши неоценимые услуги. Поверьте, я всегда буду признательна вам.

Вероятно, в словах Марии прозвучало что-то похоронное, отчего управляющий встрепенулся и устремил на неё удивлённый взор:

– Вы так говорите, мадемуазель, будто бы видите меня в последний раз. Я надеюсь ещё немало послужить вам и в будущем.

– Кончено-конечно, мсье! – поспешно улыбнулась она.

В длинном тёмном коридоре прогуливалась хозяйская любимица Минетта. Услышав скрип половиц она настороженно подняла уши и, увидев приближающуюся Марию, тотчас отпрянула назад и юркнула в открытую комнату хозяйки. «Глупое животное, – подумала Мария, проходя мимо. – Что она прячется от меня, будто я её преследую? Чего она боится?»

Зайдя в свой покой, Мария вновь заперлась на крючок, зажгла свечу и опустилась в креслице напротив камина. Взгляд её упал на кучу остывшей золы – всё, что осталось от сожжённых ею бумаг. Некогда один римский полководец приказал сжечь корабли после того, как его армия высадилась в Африке. Тем самым он ясно показал своим легионерам: назад пути нет. Говорят также, что это сделал Фердинанд Кортес, достигнув берегов Мексики. В Нормандии рассказывают нечто подобное о своём национальном герое – Вильгельме Завоевателе, переправившимся через Ла-Манш и покорившим Англию. Но, в конце концов, кто бы это ни был: римлянин, Кортес или Вильгельм, он поступил весьма решительно, исключив возможность всякого отступления. После этого его воинам не оставалось ничего иного, кроме как стать победителями, либо погибнуть. Или – или…