Я пришел в себя. Меня окружали какие-то лица, но я смотрел на них словно сквозь толщу воды; их изображения расплывались и множились. Они двигали губами, но до меня не долетали звуки их голосов. Когда сознание полностью вернулось ко мне, я увидел нескольких женщин, склонившихся надо мной.

– Благодарите Бога, что остались живы, пан лейтенант! Я решила, что убила вас! – сказала одна из них.

– Почему вы ударили меня?

– Мама решила, что вы немец, – объяснила молодая девушка, – и ударила вас, когда вы поднимались по ступенькам. Очень больно?

– Вы почти час не приходили в сознание, – добавила другая.

– Сколько?! – вскричал я.

– Час.

– А что происходит снаружи?

– Должно быть, они перебили всех немцев, потому что выстрелы прекратились, и мы видели наших солдат, которые провели несколько пленных немцев к вашим грузовикам, – объяснила девушка, сказавшая, что я почти час лежал в обмороке.

С огромной шишкой на голове, еще не вполне пришедший в себя, я побрел к своей палатке. Уже никто не стрелял. Немецкие парашютисты были либо убиты, либо захвачены в плен.

– Мы решили, что вас убили, пан лейтенант, – сказал сержант. – Солдаты искали вас повсюду.

Я рассказал сержанту, что со мной приключилось, и поинтересовался относительно пленных.

– Мы захватили четверых, пан лейтенант. Не знаю, живы ли они еще. Мальчики хотели их убить.

– Введите их.

– Есть, пан лейтенант.

Когда к моей палатке подвели пленных немцев, я увидел, что они находятся в полном здравии и даже не получили никаких увечий.

– Сколько сбросили парашютистов? – спросил я ближайшего ко мне немца.

– Хайль Гитлер!

– С какого аэродрома вы вылетели? – спросил я второго.

– Хайль Гитлер! – прокричал он в ответ на мой вопрос и выкинул руку в нацистском приветствии.

– Может, расстрелять ублюдков, и дело с концом? – спросил сержант.

– И как вы себя будете после этого чувствовать?

– Но они убили четырнадцать наших парней и несколько мирных жителей.

– Они, безусловно, заслуживают смерти, но в штабе могут попытаться выбить из них хоть какую-то информацию. Так что препроводите их под конвоем в Жешув, – приказал я.

Неожиданно один из немцев закричал, с едва различимым иностранным акцентом, по-польски.

– Они никогда не заставят нас говорить! Никогда! Можете расстрелять нас, проклятые поляки! Мы все равно уничтожим вас! Вермахт покончит с вами. На земле не останется ни одного поляка! Мы...

Ему не удалось закончить фразу. Тяжелый кулак сержанта свалил немца с ног.

– Немедленно доставьте их в штаб, живыми! – заорал я. – Теперь я не могу ручаться за себя.

Пока один из сержантов занимался погрузкой пленных и охраны в грузовик, чтобы ехать в штаб в Жешув, другой доложил, что все дома и ферма осмотрены. Немцев нигде нет. Наши потери составили четырнадцать человек. Немцы потеряли восьмерых, а четверо были взяты в плен.

– Как они узнали о нашем расположении, пан лейтенант? Шпионы? – спросил сержант.

– Думаю, они засекли наши передатчики, сержант. Кстати, передатчики не пострадали?

– Один изрешетили пулями – он полностью вышел из строя. Да, а что делать с нашими погибшими солдатами, пан лейтенант?

– Похороните, сержант. Сделайте это как можно скорее, потому что нам, возможно, придется скоро сниматься с места.

– Есть, пан лейтенант.

Я пошел взглянуть на своих погибших солдат. Они лежали на земле в ряд, руки по швам, словно по стойке «смирно». Двоих смертельно ранило в голову; кровь из ран уже не текла. Остальные получили смертельные пули в разные части тела, и только красные пятна на форме указывали места поражения. В отдалении, наблюдая за солдатами, копавшими могилу, стояли плачущие женщины с детьми.