– Я думала, он Авджи. – Сабина знает, что выставляется Чиркен под этой фамилией.

– Это творческий псевдоним, ну и дань турецким корням, наверное. А так у него русская фамилия, мать была из этих мест, до революции Пашуковы – потомственные дворяне, одни из основателей города. Пашуковская возвышенность, куда он тебя зазывает, тоже в честь их семьи получила название.

Девушка никогда не увлекалась историей родного города, но теперь чувствует проснувшийся интерес.

– Он сказал, там поместье, доставшееся ему от деда.

– Да, помню старика, он еще при партии сомнительные махинации проделывал, а в девяностых и вовсе разошелся, заимел репутацию местного авторитета, хотя седой уже весь был. Внук с ним почти не жил, насколько знаю: только вернулся в Россию, как дед отправил его учиться, а там и его самого скоро застрелили в одной из потасовок. Чиркен остался единственным наследником. Про судьбу его матери ничего не скажу.

– Откуда вам столько про него известно? – У Сабины не сложилось впечатления, что художник с ее старшей коллегой близкие знакомые.

– Мужчины, дорогая моя, тоже порой любят посплетничать. – Любовь Григорьевна, судя по голосу, улыбается. – Чиркен много нашей больнице помогает, не жалеет денег. Кажется, он хороший человек.

– А про сына его вы что-то слышали?

– Мальчик, которого летом привозили? Нет, про него особо ничего не знаю. Чиркен для сына тебя сиделкой хочет нанять или патронажной сестрой?

– Скорее, последнее, но с проживанием. Условия более чем хорошие.

– Может, тебе и хорошо бы пока уехать. Там природа, тишина. Почему сомневаешься? Парень с норовом, это я заметила, но и возраст у него еще дурной, кровь горячая, вот и бесится. Ты и не с такими справлялась. Даже у меня, бывает, терпение кончится, а ты держишься.

– Сама не знаю. Что-то царапает как будто.

– Неудивительно, после того, что тебе пришлось испытать недавно, – успокаивает ее женщина. – Подумай, это хорошая возможность и отдохнуть, и заработать. Переждешь, а там все и уляжется.

Есть еще один человек, с которым Сабине нужно связаться. Она долго рассматривает запись контакта в телефонной книге своего смартфона, не решаясь нажать на вызов.

Девушка могла бы вместо этого позвонить Лихачеву – тот оставил ей свой телефон на случай, если она вспомнит что-то важное о событиях ночи убийства. Гаврилов остаток ее допроса как свидетельницы вел себя так, словно забыл о ее существовании за пределами той комнаты.

Сменил ли Александр номер за эти годы? Сабина вспоминает, как еще девочкой стояла в присутствии воспитательницы и совершала десятки вызовов подряд, чтобы дозвониться, получить хоть какое-то объяснение, но ее встречали лишь долгие гудки без ответа. Чувство проворачивающегося где-то внутри сверла, словно она дерево, которое отрезали от корней, оголили ствол, ощипали листву. Полная беспомощность и спирающее дыхание от пока еще даже не осознания – догадки о том, что ее вновь оставили одну. Вся привязанность, все доверие к нему, единственному взрослому, протянувшему ей руку, заботившемуся о ней, вскоре обратились сначала в яростную обиду, а затем в опустошение.

Сабина все же делает звонок. Возможно, ей хочется еще раз услышать его голос?

Трубку долго не поднимают, и прежняя досада на саму себя вновь начинает захлестывать с головой, жаром проникать в болезненно горящие шею и скулы, но в динамике все же раздается щелчок.

Александр не здоровается и вообще ничего не говорит, и у девушки появляется сомнение, действительно ли вызов осуществился. Она не может удержаться от того, чтобы лишний раз не взглянуть на загоревшийся экран телефона. Звонок идет.