Чиркен – художник, и довольно известный в их краях, несколько его работ даже выставлены в городской картинной галерее. Он также, насколько известно Сабине, один из меценатов их больницы, пусть и не самый крупный. Привлекательный, обходительный и добродушный в общении, мужчина тем не менее оставляет у девушки ощущение какой-то неоднозначности. Есть что-то тревожное в его взгляде, повороте головы, движениях рук, что не дает полностью забыться в первом впечатлении. Чиркен выглядит чем-то обеспокоенным, хоть и стремится не показать этого.

После того как они заканчивают ту беседу, какая случается у малознакомых, но приятных друг другу людей, Сабина решается спросить его о причине их встречи:

– Почему вы захотели со мной увидеться?

Мужчина сразу как-то меняется в лице, на котором явственно проступает волнение. Чиркен опускает взгляд на собственные руки, сцепляя их в замок.

– Вы хорошо помните моего сына? – наконец спрашивает он.

– Тимур, верно? – девушка кивает. – Как его самочувствие?

– На самом деле не очень хорошо. Восстановление оказалось долгим и сложным. Сложнее, чем я мог подумать, – голос мужчины под конец падает почти до шепота.

– Проявились какие-то осложнения? – осторожно спрашивает Сабина.

– Своего рода. Он пока не смог встать на ноги. И, как можете представить, трудно переживает свою несостоятельность. – Ее собеседник проводит ладонью по волосам. Блестящие темные пряди взъерошиваются, а затем вновь опадают, скрывая выражение мужских глаз. – При этом полноценно заниматься лечением он тоже отказывается.

– Насколько помню, вы приняли решение о домашней реабилитации, – замечает девушка.

– Возможно, это было моей ошибкой. Однако были обстоятельства, которые не позволили мне поступить по-другому. – Чиркен качает головой, вторя собственным словам, и поднимает на нее взгляд. – Собственно, за этим я и позвал вас на встречу. Хочу предложить вам работу.

– У меня уже есть работа, – не задумываясь отвечает Сабина и только затем вспоминает о реальном положении дел. Вновь чувствуя досаду – неясно, на себя или других, – делает спешный глоток остывшего чая, ставя чашку обратно на стол резче, чем следовало.

– Сегодня утром я имел возможность беседовать с вашим заведующим, – без обиняков поясняет мужчина, скользя глазами от ее пальцев, сжимающих чайную пиалу, до зажатых плеч. Она чувствует этот взгляд почти физически, но он не несет в себе ни капли предосудительности, только участливый интерес. – Я являюсь одним из попечителей больницы, и он поделился со мной той непростой ситуацией, в которой оказались он сам и вы, как вовлеченный в инцидент работник.

Сабина молчит, опустив голову. Ей не хочется подбирать нужные слова, искать подходящие фразы для выражения всего того сумбурного комка из эмоций и мыслей, что распирает внутри, давит на кости и кожу в ноющей иррациональной обиде, не позволяющей свободно вздохнуть. Да, ее задело решение заведующего, стоит это признать хотя бы для самой себя. Она с первых дней воспринимала больницу как свой второй дом, а может, и единственный. От нее же в очередной раз предпочли отказаться, отмахнуться, как от несущественной пылинки. Сабина ненавидела это чувство, когда выбирали не ее, ненавидела с раннего детства, поскольку это значило быть забытой, оставленной, никому не нужной… Мертвой.

– Мой сын всегда был не совсем обычным ребенком, и по мере взросления это проявилось только явственнее, – неожиданно начинает говорить Чиркен, прерывая образовавшееся неловкое молчание. Девушка поднимает на него глаза, вслушиваясь в тихую речь, полную скрытого сожаления. – Мне неприятно это говорить, но у его матери было тяжелое психическое расстройство, и, боюсь, когда я забрал его от нее, она успела нанести непоправимый вред психике Тимура. А может, наследственность сыграла роль, не знаю.