Было много украинцев и белорусов и других национальностей. Их всех постигла жестокая голодная и беспощадная и безответственная жизнь со стороны тех, кто ей руководил и управлял. Кто наносил этому вред, вряд ли знают по сей день….

Многие делали побеги, которым удавалось, сумели дожить до сих дней. А кто попадался, его возвращали и тут уже жизнь не могла больше существовать, тяжелые непосильные для человека условия, голод, мор и люди прощались с жизнью. Сколько их погибло в те времена по всей земле, родной России. Кто-то, конечно, знал, но с истечением большого времени, для них все забыто и уже не интересует прошедшее. Шла революция, ломались времена, ломались характеры людей, их бытность, ведь предел насилия обязательно сломит его и погубит навсегда, если судьба бессильного зависит от какой-то неимоверной предельной силы.

Мать вечерами после работы не спала, о чем-то все думала, а иногда тихонечко, чтобы не разбудить нас плакала, пока её не смаривал сон. После много лет спустя она говорила – «Что плакала и думала о том как спасти жизнь, спасти себя и нас от неминуемой голодной и холодной жестокой, ни в чем неповинной смерти. И решение было одно – сделать побег – но как?» И вот, однажды, повстречала она знакомого солдата из соседней деревни, он тоже охранял нас и часто дежурил на воротах, через которые уходили поезда-лесовозы из территории лагеря. Мать почему-то доверилась ему, все объяснила о чем думает и какие у неё намерения. Солдат очень посочувствовал её и поддержал её опасную затею, но дал согласие, что поможет ей в побеге. Договорились так, что когда он будет дежурить на воротах и будет на часах примерно перед утром, когда все крепко спят, собрать нас и сесть на один из вагончиков груженых лесом и спрятаться в бревнах, а когда будет выезжать, сообщит, что все в порядке, он пропустит её не заметив. Но строго наказал, чтобы никто не знал и не говорить нам ребятишкам.

Так оно и получилось, красноармеец сдержал свое слово. Мать собрала нас часа в 3-4 утра. Мы тихо вышли из барака, добрались до «кукушки», засели в бревнах и на сером свету проехали колючую проволоку. Время было осеннее, было уже холодно, мы мерзли, жались друг к другу, но молчали, потому, что мать строго наказала, чтобы мы не шумели. Мы поинтересовались у матери – куда мы едем? Но она прикрикнула на нас и успокоила, что едем домой к отцу. Мы успокоились, натянули на себя рваные куртки-телогрейки и молча, дрожа от холода, ехали и ехали…

Не помню, сколько мы ехали, но вскоре добрались до станции «Свободной» и там ждали поезд. Поезда ходили плохо и редко, народу ехала уйма, даже на крышах вагонов и тормозах. Помню я в первый раз увидел паровоз, как он пыхтя подошел к станции и издал такой сильный свисток, что я вырвался у матери из руки и бросился бежать в обратную сторону к станции. Тоня с Федей едва догнали меня и потащили обратно. Я весь дрожал от страха и дикими глазами глядел на состав вагонов, но уже было тихо.

В тот день мы забрались в одну из теплушек в угол. Народу была тьма, в вагоне было темно и сыро. Посреди стояла печка-буржуйка, но она не топилась, хотя и было холодно. Народ с узлами и ребятишками, рев, гомон, ничего не разберешь, кто куда едет, никто из нас не спрашивал, все боялись друг друга, кто с билетами, кто зайцем. Мы ехали, по-видимому, тоже без билетов, т.к. купить их было не на что. Наконец поезд тронулся и мы поехали на восток, в сторону Вяземского. По дороге на остановках никто не выходил, бегали только за кипятком или сырой водой, и то, если она была на станции.