Что-то Галину заставило перестать мыть руки – будто опомнилась или, наоборот, затмение нашло. Она встала на колени и стала искать кольцо рукой. Нету. Далеко закатилось. Легла на пол, просунулась глубже под ванну. Шерудит рукою по полу. Может быть, за дальней ножкой, там, где труба. Лёгкий, едва различимый звук, будто металл о металл. И рука почувствовала – там. Дальше пальцами, за стальную ножку ванной. Дальше! Ну!? Неловкое движение, поворот, и как замкнуло руку, заклинило. Попробовала дёрнуть – больно. И второй рукой не пособить, не достать. Тесно под ванной. Ещё раз дёрнула – такое чувство, что только сильней руку защемила.

И тут в ванной темнее стало. Только из коридора свет. И шум воды прекратился. И обуял страх: липкий, как пот по спине струящийся.

Даже когда покойница орала из гроба, не было так всепроникающе и безнадёжно страшно. До Галины дошёл весь ужас ситуации: крикнуть она не может, постучать, чтоб растревожить соседей снизу тоже, лежит неудобно и никто её ближайшую неделю не схватится.

– И никто тебя ближайшую неделю не схватится, – голос сзади, где-то на уровне двери в ванную комнату. – И меня не схватились. Вот только ты пришла за пару дней до смерти. Посмотрела, как я на кухне лежу, корячусь, и обратно – только щёлк ключа в двери.

Галина попыталась повернуть голову. Неудобно. Почти ничего не видно. Только две пары ног. На старушечьих, дряблых – дурацкие тапки с динозавриками; на детских – сандалики коричневые и белые носочки. Именно в них Артёмку и хоронили.

– Оно и верно, – Клавдия Юрьевна говорила спокойно, голос отстранённый, нездешний, – квартира. Когда ещё шанс предвидится так удачно общагу разменять. А я хрипела. А мне было страшно. Потом страх весь перекипел, одна месть осталась. Теперь и мести нет. Пусто здесь, холодно, ничего не держит.

На пол с негромким звяканьем упали две медные монетки, покатились под ванну. Остановились почти у лица Галины.

– Теперь твоя очередь требовать отмщения.

Сухой голос пресёкся. Шаркающие шаги. И детские ножки вслед за старушечьими во тьму удаляются. Теперь свет погас и в коридоре. Тьма кромешная.

Эфир не задался. То есть, даже очень не задался. Гость в студии по любой предложенной ему теме плавал; причём, плавал топориком. Когда ведущий спросил его: «Вот ваш медицинский центр называется в честь великого целителя Авиценны, а вы хоть с трудами его знакомы?» – тот, основательно попыхтев, выдал: «Скажу больше, мы с ним даже по Интернету переписываемся». Захотелось подробностей; и они последовали. Много познавательного: стало известно, к какому месту Авиценна рекомендует прикладывать пустырник и в какой час после новолуния пить мочу. Целый ворох кармической дурости, даже для приличия не припорошенный мыслью.

После эфира к Серёге в комнату нагрянули шеф-редактор, ведущий и тихая тётенька режиссёр. Это называлось разбором полётов.

– Ладно, если б это ещё реклама была. Ересь как товар, это я понимаю, за деньги позориться возможно, а тут-то что? – разорялся шеф-редактор. – Кто нашёл этого идиота?

Сергей небеспричинно попунцовел

– Ладно, при монтаже мы некоторые перлы вырежем, – поддержал ведущий. – Но ведь трансляция шла и в Интернете. Средневековье on-line… А что у нас на следующий эфир? Лечение колбасой? Гадание на чипсах? Мистическая урина?

– Мария-Аграфена, знахарка в девятом поколении, – робко откликнулся Серёга.

– Что она, через пупок дышит? О чём её спрашивать? – поинтересовался ведущий.

– Стихами выводит бесов из организма, – уточнил Серёга.

– Опять двадцать пять. Агния Барто против апокалипсиса, – сыронизировал ведущий.