– А ты – копия своих папаш, – выплёвывает едко и конкретизирует: – Здоровяка тоже?

– Нет, здоровяк поедет со мной. Я больная, но не самоубийца.

Попрощалась с Лилей, отняла у неё все красивые платья и комплект сменного белья, села в машину к Грише, и он без лишних вопросов порулил в обратном направлении. А я задумалась. Замечталась, если точнее.

Пришёл он этой ночью.

Пожалеть, как приходил всегда, когда мне доставалось сильнее обычного. Привычка – штука такая… но ничего привычного в нём не было.

Откинул одеяло, сел на край, развернувшись ко мне в пол-оборота. Взял за руки, легко потянув на себя, принуждая сесть. Поднял мои руки вверх, осторожно стащив свою же футболку, уложил обратно и долго рассматривал мои синяки, как будто пытался запомнить каждый. Обводил пальцами по контуру, едва касаясь, осторожничая, разгоняя толпу мурашек по моему телу, разбавляя боль от своих резких слов нежностью рук.

Не думал. Пустота в его безжизненном взгляде говорила о многом, но я ни слова не сказала, когда он наклонился, целуя мой живот. Закусила губу и зажмурилась, сжалась внутри в комок.

А он всё продолжал целовать, каждый синяк, каждую ссадину, с каждой секундой всё более чувственно, обжигая дыханием кожу. Хотел уйти, видела, что хотел, но не смог. Прощался. В очередной раз. Коснулся пальцами уже давно ставшего влажным кружева трусиков, закрыл глаза и прорычал глухо:

– Твою мать…

Ухватился обеими руками за резинку моих трусов, замер, стиснул зубы, отвернулся, переборол одному ему понятный внутренний конфликт и медленно стянул их, скользя пальцами по моим ногам. В карман своих спортивных штанов сунул, тут же стащив и их, отшвырнув в сторону.

– Ты уедешь, – шептал хрипло, покрывая влажными горячими поцелуями моё тело, – уедешь, тебе тут не место. Чёрт… нахера я опять… где моя голова…

Хмурюсь, жмурюсь, плачу, с силой комкаю простынь, от желания изнываю, от тоски, от боли утраты, от потери того, чего никогда и не существовало. Всегда был лишь секс. Эмоциональная разрядка, больше похожая на физическую тренировку.

Рука в руку, в замок, за голову. Хочу коснуться его, прижаться, но он не позволяет, всё так же держится отстранённо, соприкосновение тел лишь в одном месте, единственно значимым для него. В глаза смотрит, прямо, твёрдо, методично работая бёдрами, слёз уже не осталось, зубы стиснула, крики давлю, распирает изнутри, на части раздирает.

– Таблетку не выпила, – выдавливаю из себя хриплые звуки.

Злость в его взгляде полоснула острым лезвием по сердцу. Замер во мне, грудь ходуном ходит.

– Понял.

Один толчок, второй, третий. С паузами, с шипением сквозь сжатые зубы:

– Ты уедешь. Уедешь. Уедешь.

Вдалбливает в меня своё мнение самым древним способом. Самым действенным. Одну-единственную мысль оставляет в разжиженных сумасшедшими эмоциями мозгах. Кажется, даже в момент моего оргазма что-то говорит, хорошо, что я не слышу, уши заложило от внутреннего оглушительного стона. Так сладко, так остро, так волнительно и так чудовищно тошнотворно. Как можно дарить наслаждение и пачкать сажей душу? Как можно выносить на руках на вершину блаженства и с пинка отправлять в самую глубокую чёрную яму? В невесомость и в зияющую пустоту.

Но я не жалела. Его внутренний дисбаланс рвал сердце, но эти эмоции были искренними. Настоящими. Без лжи, без притворства, без прикрас, неидеальные, как он сам. Как я. Это не Лимбо, что ждало меня в браке под вымышленной фамилией, не безликое «ничто».

И стервец своровал мои трусики, унеся их вместе со своими спортивными штанами. Но в долгу я не осталась, упаковав в дорогу его футболку.