Утром, когда он протрезвел, я собрала вещи. Спокойно, без слёз сказала, что ухожу. Если хочешь, то закодируйся, и приезжай. Буду ждать ровно год. Не приедешь, то забудь обо мне. Он знал, я слова на ветер не бросаю, – вздохнув, она замолчала.

С грустью думая о своей не лёгкой жизни, Арина за время рассказа сжалась не только внутренне, но и внешне.

– Он меня любил, – тихо добавила Арина, глядя в никуда. – Очень любил. После первой нашей ночи признался, а я тогда посмеялась. Подумала: понравилась ему, конечно. Я ж в этом деле спец! Но всё равно, любовь – это ведь не только про тело, правда?

Она замолчала. В комнате стало совсем тихо. За окном щебетали птицы. Из-за двери доносился звуки.

Арина сидела, глядя на руки. И в этом взгляде была и грусть, и жалость, и благодарность. Она выжила. Она продолжает жить. Она рассказывала о себе и тем самым будто возвращала себе право на свет, на покой, на любовь!

На следующее утро, после недолгой паузы, словно собравшись с мыслями, Арина заговорила снова. Её голос стал мягче, будто она обращалась не к соседкам, а к кому-то далёкому и дорогому, кто остался в прошлом, но жил в её памяти и по сей день.

– Я обещала про Таню рассказать, – медленно начала она, и в голосе появилась лёгкая дрожь. – Про таких, как она, нельзя забывать. Она была настоящей, светлой. Да, была у неё тень за спиной, как у всех нас, но душа была чистая, как бельё, что только с просушки. Я благодарна судьбе, что свела нас, и всегда Таня в моей памяти.

Познакомились мы, когда нас на фабрику перевели. Сошлись с ней сразу. В общежитии она спала на соседней койке, и поначалу почти не разговаривала ни с кем. Глаз у неё был недоверчивый, смотрела, будто сквозь тебя. Но однажды я проснулась ночью оттого, что она тихо плакала. Я тогда встала, села рядом и сказала: «Ну, чего ты, дурочка? Здесь никто не обидит, здесь ни в колонии, жить можно». И всё. С того вечера мы были неразлучны. Спали рядом, ели вместе, на работу шли рука об руку. Я даже чувствовала, если ей плохо, а она, если мне тяжело. Мы словно сестры стали.

Таня была из интеллигентной семьи, училась когда-то в пединституте, даже диплом получила. Мечтала детей учить. А попала в беду из-за мужика. Умная, красивая, доверчивая. Он её втянул в аферу, что-то связанное с поддельными документами, обещал, мол, ерунда, не противозаконно, а в итоге её посадили, а он даже на суд не пришёл. Пропал, как сквозь землю провалился. У неё мать престарелая и сын малолетний остались. Представляешь? И вот такая женщина в колонии, в пыльном цеху, с мозолями и чёрными руками. Мне за неё до сих пор больно!

Когда мы освободились, она уехала. Сказала, что хочет начать всё сначала и там, где её никто не знает. Заехала к матери и забрала сына.

Устроилась библиотекарем в Дом культуры при швейном комбинате. Хоть чуть-чуть ближе к книгам, к тишине. Она там расцвела.

Я, когда от Вити к ней уехала, то не раз заходила в библиотеку. Помню, как однажды зашла в читальный зал: светлая комната, пахнет бумагой и мятой, а Таня сидит за столом в очочках, перебирает каталожные карточки. Такая спокойная, светлая. Я тогда подумала: вот бы всегда ей так.

Она и мужчину хорошего встретила, вдовца, скромного, не пьющего. Он приходил к ней за книгами. Они долго просто разговаривали, встречались в парке, на лавке, а потом начали жить вместе. Таня как будто оттаяла рядом с ним. Даже смеяться снова начала; звонко, как девочка. Помню, говорила мне: «Ты знаешь, я вот снова просыпаюсь утром и не боюсь. Просто радуюсь. Чаю заварю, солнце в окно, рядом он, и никуда не надо. Это ли не счастье?» Я слушала и верила, что всё у неё теперь будет хорошо!